Иннокентий Смоктуновский. Без грима - Мария Иннокентьевна Смоктуновская

что все снимается так, как велит и как хочет он. Но когда я повзрослел, отец рассказывал мне о приемах Козинцева. Он отводил отца в сторону от других актеров и говорил: «Как вы думаете, Иннокентий Михайлович, как мы будем снимать этот эпизод?» Отец отвечал: «Мне кажется, вот так и вот так. А это хорошо было бы попробовать сделать вот так». После этого Козинцев резко отталкивал отца и кричал группе: «Всем слушать мою команду! Иннокентий Михайлович, займите свое место!».

Тяжкий труд, огромное напряжение. Ими сопровождались все роли отца, положительные и так называемые отрицательные. Так называемые, потому что у большого актера нет отрицательных ролей.

Много позже на сцене МХАТа, в течение трех или четырех лет, мне посчастливилось наблюдать актерскую работу отца вблизи, будучи рядом (я был одним из статистов в спектакле «Господа Головлевы»). И это одна из моих любимых ролей отца. Я впервые ощутил, что он играет везде не только героя, но и свое отношение к нему, одновременно перевоплощаясь в определенный образ и пропуская все через себя. Потому что нельзя иначе. Невозможно держать зрителя огромного зала на одной «отрицаловке», и хорошему актеру приходится полностью переживать за самые страшные события, которые происходят, и пропускать их через свое отношение, через свою боль, через свое страдание. Какой это тяжкий труд!

В «Маленьких трагедиях» мы тоже играли вместе – отца и сына в «Скупом рыцаре»; но здесь моему отношению очень мешает неприятие себя в этой роли. После нескольких показов меня стало ужасно раздражать несовершенство моей работы. Другой артист мог бы сыграть эту роль лучше. Не нахожу ни одного удачного своего кадра. Просто загримировали, одели в рыцарскую одежду, и я изображаю самого себя.

Несмотря на вечную занятость, для нас с сестрой он был замечательным отцом, старался во всем помочь. Одно время я сопровождал его в гастрольных поездках, когда МХАТ ездил по Союзу – Томск, Красноярск. Без меня ему было бы гораздо легче, потому что он постоянно боялся моих промахов, что я опоздаю на спектакль (я не опаздывал, но всегда приходил впритык). Его это расстраивало, так как для него первое условие работы, как он мне объяснял, – пунктуальность.

Актерская профессия – это производство, говорил он мне, и опаздывать здесь нельзя. Если человек приходит вовремя, с ним можно работать, а если нет, то никому такой работник не нужен.

Один раз он взял меня с собой в киноэкспедицию на Урал на месяц, где в самом северном районе снимал пермяк – Михаил Заплатин, создатель фильмов о сибирской природе. Мы жили в избушке, спали на полу, накрывшись накомарниками; для отца это все было тягостным испытанием. Он терпел массу неудобств, особенно из-за своего диабета. Но ему как отцу важно было, что я рядом с ним, что люди видят, как я справляюсь с работой. Он был прекрасным отцом. Если хотел ободрить, то горячо хвалил даже за малое: «Молодец! Все ведь очень просто. Почему бы всегда так не делать?» Или еще одна любимая фраза: «Будь дружочком!» Если просил о чем-нибудь меня или сестру: «Будь дружочком!»

Он вообще не очень любил путешествия и предпочитал работать дома. Ему с его болезнями так называемый отечественный сервис был тяжеловат. Очень ценил домашний уют, заботу моей матери, когда всегда готов обед, выстирана и выглажена одежда и можно ни на что не отвлекаться в работе над ролью. И тем не менее он был «профессионалом-командировочным». Мог сам себе и выгладить, и постирать. Вот только с диетической пищей в нашей провинции всегда было сложно, и часто в экспедициях и на гастролях его мучили боли в желудке, он не спал ночами. Работу его это, конечно же, осложняло.

Он отдыхал мало, даже если экспедиция была за границей или на юге, например, в Сочи. Ведь основное время он проводил на съемочной площадке, где от жары постоянно тек грим, где очень дискомфортно в тяжелой и неудобной одежде, особенно если фильм «костюмный». Я лично эту одежду начинал ненавидеть уже на третий день.

Главным в жизни моего отца был тяжкий постоянный труд. Папа отличался удивительной скромностью, никакого пижонства. Была бы вещь удобна – и все. Я не помню, чтобы он привозил себе что-нибудь из заграничных поездок. Матери привезет, мне, сестре, а спросим: «Что себе-то привез?» – и окажется, что практически ничего.

Одно время он увлекался иконами. Собирал их с 1965 по 1973 год. А потом все раздарил. Разным людям. Приезжают из-за границы. Что им подарить? Дарил икону. Это не просто подарок. Это духовный поступок. Дарил он и очень дорогие иконы самым разным людям, не только друзьям. Разумеется, не из-за желания что-то получить взамен, а просто из чисто человеческого импульса – желания что-то подарить на память. Здесь даже не широта, а естественность его души.

Ему приходилось слишком много общаться с людьми во время работы. Его то пытались заинтересовать своими проектами или идеями, то просто приглашали провести вместе время. Бесконечно сыпались предложения интервью, концертов, приглашения на роли. Просили совета, помощи. Надоедали поклонницы «со сдвигом». И когда была возможность, он пытался уйти от контактов. Даже на даче, на Икше, куда он очень редко выбирался, обязательно приходили, и с вопросами, – один, другой, третий. А он приезжал всего на день-два и удивлялся: «Ну как же люди не понимают, что я приехал отдохнуть!»

Какие-то вопросы требовали неотложного вмешательства и решения, когда он состоял в правлении кооператива. Мама его постоянно ругала за то, что он взял на себя еще и эту работу. Но ведь его просили, а отказать обычно было для него сложно. А вместе с тем и найти время на все было просто невозможно. Поэтому иногда мама говорила, что отца нет дома. Ему было тяжело: получалась постоянная занятость и острый дефицит времени.

Он очень любил Икшу и, когда приезжал, часто стоял у окна, смотрел и говорил: «Боже, как здесь хорошо!» И мы надеялись, что с возрастом он будет меньше сниматься, меньше работать и жить на Икше. Отец мог бы там отдохнуть, воплотить в жизнь свои литературные планы; он уже начал писать воспоминания о детстве, о своей семье, о Сибири, о жизни на фронте. Ему удалось очень мало сделать, хотя то, что я читал, мне очень понравилось: это воспоминания о фронте, о его отце, о детстве. По-моему, он обладал еще и большим литературным даром. Он и здесь был очень требователен к себе. К сожалению, мы остались без этих воспоминаний, которые, думаю, были бы очень интересными