Замешательство - Ричард Пауэрс

Маггс на пенсии. По понедельникам, средам и пятницам она стояла на дне амфитеатра, где сидели четыреста перевозбужденных первокурсников. Неделю за неделей она усердно демонстрировала, что жизнь на Земле умеет такое, о чем никто из нас даже не догадывался.

Одни существа в середине жизненного цикла переделывали свои тела во что-то неузнаваемое. Другие видели инфракрасное излучение, ощущали магнитные поля. Еще были такие, кто менял пол, опросив соплеменников поблизости, и одиночные клетки, действующие сообща на основе кворума, который они каким-то образом ощущали. С каждой лекцией я все отчетливее понимал, что по сравнению с рассказами доктора Макмиллан «Эстаундинг сториз» – просто детский сад.

На двенадцатой неделе, почти в конце семестра, она добралась до своих любимейших созданий. Мы узнали, что научная революция в самом разгаре, а доктор Макмиллан сражается на баррикадах. Исследователи нашли жизнь там, где ее не должно было быть. Живые существа как-то умудрялись не погибать при температуре выше точки кипения и ниже замерзания. Они обосновались в таких местах, где – как когда-то твердили учителя самой доктора Макмиллан – среда была слишком соленой, слишком кислой или слишком радиоактивной для выживания. Жизнь добралась до границы безвоздушного пространства. Жизнь проникла глубоко в твердые камни.

Я сидел в последнем ряду и думал: вот же она, моя стая. Наконец-то.

Доктор Макмиллан взяла меня в летнюю полевую экспедицию, целью которой было изучение квазиинопланетных форм жизни, обитающих в карстовой яме на дне озера Гурон, которую кто-то случайно обнаружил. Эти существа были из числа самых причудливых и творчески настроенных созданий на нашей планете: когда у них заканчивалась вкусненькая сера, они совершенно в духе Джекилла и Хайда переключались с аноксигенного фотосинтеза на оксигенный. Страдающие биполяркой экстремофилы доктора Макмиллан посредством своей безумной биохимии подсказали, как на Земле возникла жизнь и как враждебная планета стала для нее более благоприятным местом. Для того, кто не боялся непогоды, это была попросту работа мечты.

Велеречивое рекомендательное письмо доктора Макмиллан – «В значительной степени точное, – сказала она, – хотя по большей части прогностическое!» – обеспечило мне место ассистента-аспиранта в Вашингтонском университете. Лучше всего я умел наблюдать, окаменев, за разными тварями – чем страннее, тем увлекательнее, – а потому навряд ли смог бы найти более благоприятное место, чем Сиэтл. Университетская программа по микробиологии была сильная, а спецы по экстремофилам приняли меня почти как родного.

Я присоединился к многопрофильной команде, которая разрабатывала модель того, как насыщенная кислородом талая вода в зоне между ледниками и морями стала обиталищем для живых организмов в ту эпоху, когда Земля напоминала гигантский шар изо льда и снега. Согласно нашим расчетам, именно это куцее обжитое пространство спустя мучительно долгое время помогло планете из снежного кома превратиться в буйный сад.

Я постигал науку, а где-то далеко происходили безумно интересные вещи. Разлетевшиеся по всей Солнечной системе аппараты присылали данные. Оказалось, планеты намного разнообразнее, чем принято было считать. У спутников Юпитера и Сатурна под странно гладкой корой плескались океаны. Бастион земного эгоцентризма пошатнулся. Мы, как выяснилось, строили гипотезы на основе единственного образца данных. Возможно, жизнь не нуждается в поверхностных водах. Возможно, для нее и поверхность не обязательна.

Я стал свидетелем одной из величайших революций в области человеческого мышления. Еще несколько лет назад большинство астрономов были убеждены, что не доживут до открытия хотя бы одной планеты за пределами Солнечной системы. Когда я был на полпути к окончанию аспирантуры, восемь-девять известных планет превратились в десятки, а затем в сотни. Поначалу обнаруживали в основном газовые гиганты. Потом запустили «Кеплер», и миры хлынули потоком – включая и те, что были ненамного крупнее Земли.

С каждым семестром мы узнавали что-то новое о Вселенной. Наблюдая за мельчайшими изменениями света, подмечая уменьшение яркости в несколько делений на шкале из миллиона, люди вычисляли невидимые тела, которые затемняли далекие звезды, проходя между ними и Землей. Незначительные сдвиги в траектории массивных солнц – ускорение или замедление менее чем на метр в секунду – выдавали размер и массу незримых планет, вовлеченных в гравитационное взаимодействие. Точность измерений была поразительная. Все равно что с помощью линейки определить величину в сто раз меньшую, чем расширение этой же самой линейки от тепла человеческой руки.

Но мы все равно это сделали. Мы, земляне.

Новые места обитания обнаруживались повсюду, и не было им конца. Горячие Юпитеры и мини-Нептуны, алмазные планеты и никелевые, газовые карлики и ледяные гиганты. Суперземли в зонах обитаемости звезд спектральных классов K и М выглядели столь же подходящими для зарождения жизни, как и наш собственный дом. «Зона обитаемости» стала необычайно широкой концепцией. Формы жизни, которые мы обнаружили в самых негостеприимных регионах Земли, могли бы без труда поселиться на многих планетах, найденных в каждом уголке космоса.

Как-то утром я проснулся и посмотрел сверху вниз на свое тело, лежащее в постели. Я увидел себя со стороны, изучил, как моя первая наставница, доктор Макмиллан, могла бы изучить новый вид архей. Взвесил себя – свое происхождение, склад ума, совокупность недостатков и талантов – и понял, что хотел бы сделать до того, как мое участие в гигантском эксперименте под названием «жизнь» подойдет к концу. Я хотел бы посетить Энцелад, Европу и Проксиму Центавра b, пусть даже с помощью спектроскопии. Научиться читать их историю и биографию, зашифрованные в атмосфере. И прочесать эти далекие воздушные океаны в поисках малейших признаков хоть чего-то живого.

В один прекрасный день, когда моя докторская была почти дописана, я вернулся в университет после недели полевых исследований и оказался в компьютерном классе рядом с рассвирепевшей, но дружелюбной девушкой, которая никак не могла справиться с одним из немногих капризов университетской файловой системы. Я знал, как решить проблему. Девушка наконец-то повернулась ко мне, чтобы попросить о помощи. С ее губ слетели первые искренние слова – «Вы не знаете, к-к-к-к…» – и обернулись таким тяжким приступом заикания, что она сама растерялась.

Девушка произнесла слово, а затем и фразу. Я совершил то маленькое цифровое волшебство, какое было мне по силам. Она поблагодарила меня за то, что я спас ее от провала на экзамене по законодательству о защите животных. К третьей фразе заикание прекратилось.

– Если вам когда-нибудь понадобится совет на тему жестокого обращения с животными, дайте знать.

Все в ней казалось знакомым, как будто я оказался на изведанной территории. Она часто поджимала губы, гримаса получалась слегка удивленная и чуть-чуть задумчивая. Ее каштановую шевелюру разделял пробор посередине. Макушка доходила мне