Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о'кей) - Мартина Хааг

— Все готовы? Можно включить свет на сцене? — спрашивает Аня.

— Нет, подожди, мне опять нужно в туалет, — говорю я. — А вообще, ладно, давай, скорее начнем — скорее кончим.

Бьерн чуть смущенно хлопает меня по спине:

— Ничего, Белла, главное — положись на текст, у тебя все получится. А если вдруг собьешься, мы с Аней тебе поможем. Все будет хорошо, вот увидишь.

Он пытается меня обнять, но ему мешает огромный резиновый костюм луковицы. Я водружаю на голову театр и задергиваю занавес. Теперь я вообще ничего не вижу. Аня берет меня за руку и выводит на сцену. Пьеса начинается со сцены размножения, разыгрывающейся между Луковкой и Плутовкой. Все это время я просто стою и ничего не делаю. Я слышу нетерпеливый гул зала. А ведь и правда здорово! Я чувствую прилив оптимизма. Да?.. Хм. Не слишком ли хриплый смех у этих детишек? Луковка и Плутовка всерьез задействуют диафрагму. Им вообще приходится как следует напрячься, чтобы перекричать зал.

— И вот пчелка перелетает с цветка на цветок, оплодотворяя целое поле! — кричит Аня.

На этой реплике вступаю я. Я ору:

— А вот и я, Матушка Театр! Только вы, дети, видите меня…

Я раздвигаю занавес перед глазами. Смотрю в зал. Как странно… Не слишком ли взрослые здесь первоклашки? Они как-то больше смахивают на подростков. Которые к тому же являются почетными членами байкерской группировки «Ангелы ада». Ну, может, за исключением вой тех эмигрантов в последнем ряду, сидящих в верхней одежде с каменными лицами.

Зашибись! Представляю, как им понравится мой финальный рифмованный монолог о пути сперматозоида к яйцеклетке.

13

Всю дорогу к музею Валдемарсудде мы с Кайсой покатываемся со смеху, гадая, что же это такое — «Цветочная поэзия маэстро Расмуса». Нам что, придется подыскивать поэтический аналог гибриду маргаритки и помидорной рассады? (А-а-а, это, должно быть, Ферлин![25]) Два билета на лекцию о цветах — мой изощренный рождественский подарок Кайсе, женщине, у которой есть все. Уж такого она точно не ожидала!

Нашим взглядам предстает красивый зал, в центре которого стоит овальный стол с пятью различными вазами — тонкая зеленая, широкая из белого фарфора в голубой цветочек и три стеклянные. На полу возле стола лежат груды цветов. Мы с Кайсой занимаем места в первом ряду. Среди присутствующих — не меньше пятидесяти женщин и двое мужчин, терпеливо ожидающих начала лекции. Все мероприятие рассчитано на два часа и обошлось мне в 180 крон на человека — довольно неслабо, учитывая мое бедственное положение. Я, конечно, дала себе слово, что наступающий год должен принести мне удачу и благосостояние, но пока это как-то не очень получается. За вычетом билетов у меня остается на жизнь 630 крон, а на работе мне приходится скакать с картонным домом на голове. Карьера моя так и стоит на месте, если не сказать катится под откос.

— Да ладно тебе, Белла, радуйся, что получила хоть эту работу, — шепчет Кайса. — А из сегодняшней лекции ты наверняка почерпнешь ценные сведения о внутреннем мире цветка, которые могут пригодиться, если тебе когда-нибудь достанется роль гортензии. По крайней мере, ты не безработная — сама подумай, сколько актеров сидят без дела!

— Но я же совсем не этим хочу заниматься! Вот уже две недели я скачу по актовым залам и школьным столовым в этой дебильной шляпе! Ты не представляешь, что это такое! На последнем представлении какой-то пацан крикнул из зала: «Да спалите вы на фиг это позорище!», а какая-то девчонка подхватила: «О, у меня есть зажигалка!» Тут другой парень заорал на весь зал: «А у меня бензин! Ща как полыхнет!», и все начали скандировать: «Сжечь театр! Сжечь театр!», а я стою как дура на крошечной сцене в своем красном трико и этой вонючей шляпе из папье-маше и знай себе лепечу стишки о сперматозоиде, оплодотворяющем яйцеклетку.

Кайса разражается хохотом.

— Прости, Белла, но ничего смешнее я давно не слышала. Так прямо и вижу, как ты — ха-ха-ха! — стоишь там, как Эминем[26]в юбке, и — ха-ха-ха!..

— Ага, очень смешно. Это же ужас какой-то. У меня просто не было выбора. А когда и эта работа закончится, у меня вообще ничего не останется. Ни-че-го! Я думала, что хоть рассылка поможет — черта с два. А жизнь-то проходит. Может, позвонить в то кафе-мороженое и предложить подраить туалеты?

— Белла, ну ладно тебе, что за ребячество! Есть же куча способов удержаться на плаву, которые ты и не пробовала. Для начала могла бы обзвонить всех, кому ты отправила резюме. И потом, на один кастинг тебя все же вызвали и даже взяли на работу.

— Но я-то совсем не этим хочу заниматься! Я хочу нормальную роль! А мне все не везет и не везет. Придется теперь всю жизнь протирать штаны на бирже труда — в свободное от всяких психопатов время!

— Белла, ну ты ведь знаешь, что где-то на белом свете есть мужчина, созданный для тебя. Ты же у нас самая-самая! Ты просто его еще не встретила.

— Ага, самая-самая и всеми любимая. И на работе все зашибись. И это, блин, жизнь?! Черт подери!!!

Пара дамочек с любопытством смотрят в нашу сторону. У всех присутствующих здесь как на подбор ухоженные волосы и идеальные укладки.

— Слушай, ну может, эта твоя рассылка еще что-нибудь даст… По-любому лучше хоть какая-то подработка, пусть даже в дурацкой шляпе, чем сидеть вообще без работы, — жизнерадостно заявляет Кайса. — Имей немного терпения. Не могли же они просто взять и выкинуть твое резюме! Его наверняка положат в какую-нибудь папочку и при случае обязательно о тебе вспомнят.

— Хорошо тебе говорить, у тебя постоянная работа.

— Белла, не выдумывай. Ты ведь с самого начала знала, на что шла. И сама сделала выбор. И раз уж ты выбрала карьеру актрисы, придется тебе смириться с тем, что иногда не все идет так гладко, как хотелось бы, — говорит Кайса, похлопывая меня по руке.

— Иногда — но не все же время! Даже единственный мужчина, проявивший интерес к моей персоне, оказался больным на всю голову! Прикинь, он показал мне свою детскую фотографию, на которой болен корью! Он ее носит с собой в бумажнике, у него там еще пижама в крапинку.

Я вдруг замечаю, что в зале слышно только меня. Зрители умолкли. Открывается дверь, и в зал входит светловолосый мужчина в белой рубашке и бежевых льняных штанах. Пластичный, как танцор. Он останавливается возле стола и оглядывает публику. Богатые дамочки аплодируют. Ему явно не привыкать. Он отвешивает полупоклон и поднимает руку, словно говоря: ну будет, будет. Затем оборачивается, склоняется над кучей цветов и долго и тщательно что-то там выбирает. В конце концов он вытаскивает веточку лилии и с довольным выражением лица демонстрирует ее зрителям. Богатые дамочки восторженно выдыхают: «О-о-о!» Мы с Кайсой переглядываемся. На всяких случай тоже выдыхаем. Маэстро Расмус делает несколько драматических пассов руками, шевеля пальцами, будто фокусник, который вот-вот покажет вам фокус, и решительно выхватывает скальпель из футляра, лежащего на столе. Резким движением он обрезает стебель, затем рука со скальпелем начинает с быстротой молнии мелькать над цветком, листья летят в разные стороны, бутоны раскрываются на глазах, рука движется столь стремительно, что ее почти не видно, — вжик-вжик-вжик! Мы с Кайсой снова обмениваемся взглядами и еле сдерживаемся, чтобы не расхохотаться. Наконец маэстро Расмус делает выдох после всего этого нечеловеческого напряжения, вынимает из кармана платок, промокает им лоб и кладет обратно. Оглядев зал, он поднимает лилию и с триумфальной улыбкой произносит: