Между Богом и мной все кончено - Катарина Масетти

Это было жестоко! Мы с Бетте с самого начала учимся в одном классе. Кроме меня, уже не осталось никого, кто помнил бы, как во втором классе прямо посреди урока математики она пукнула так, что стены тряслись и все ржали. Учительница сказала, что такое может случиться с кем угодно, особенно после горохового супа. С тех пор в нашем старом классе Бетте прозвали Горошиной, но теперь уже никто не помнит, откуда взялась эта кличка.

Я вдруг так засмеялась, что аж за живот схватилась, не в силах остановиться. Перед глазами у меня стоял Фредрик, вываливающийся из постели с позеленевшим лицом. («Дорогая редакция, на обед у нас был гороховый суп, и когда вечером мой парень стал…»)

Бетте ужасно разозлилась и сделала то же, что и любой другой на ее месте, — по крайней мере, я ее понимаю. Она наклонилась ко мне и влепила пощечину. А потом удалилась в сопровождении Анны Софии.

А я так и осталась сидеть. Семь сотен взглядов устремились на меня — кто в открытую, кто украдкой. Челюсти у людей отвисли, все замолчали. И тут я сделала самое глупое, что только можно вообразить в такой ситуации. Широко улыбнувшись, я притворилась, будто нет ничего естественнее, нежели получить по морде в школьной столовке. Мне это было просто необходимо, чтобы немного взбодриться.

Я тогда подумала, что если у меня сейчас дрогнет на лице хоть один мускул, то придется на этой же неделе перейти в другую школу и учиться на автомеханика. И поэтому я улыбнулась так, что у меня чуть губы не треснули.

И тут в другом углу что-то произошло. Кто-то перевернул стол, чайник и несколько чашек со звоном грохнулись на пол. Семь сотен взглядов тотчас переместились туда. Я услышала голос Пии: «Блин! Ну что за кривоногий стол!» Пия все видела и все поняла — по крайней мере, большую часть. Ловко придумано.

Выскользнув из столовки, я понеслась к своему шкафчику. Засунув туда голову, я заморгала, изо всех сил пытаясь проглотить комок в горле. И вдруг почувствовала, что кто-то взял меня за руку. Я опустила глаза. Эта чужая рука была теплая, сухая, немного шершавая и потрескавшаяся. Под обгрызенными ногтями виднелась грязь.

— Ну ни на минуту тебя не оставишь! — сказала Пия.

Мы побрели к физкультурному залу и уселись на жердочку, там, где нас никто не найдет. Посидели немного молча, пока ко мне не вернулась способность говорить. Только вспоминать происшедшее мне не хотелось.

— Вот вырасту и стану консультантом по части секса, — произнесла я скрипучим дрожащим голосом. — И всем буду советовать, чтобы они вообще сексом не занимались. Ну кому от этого польза? Только ВИЧ, хламидии, всякие страхи и все тело ломает. А те, кто хочет иметь детей, могут сделать себе искусственное оплодотворение. Разве обязательно все время спариваться, как дрозофилы? И пока у нас с утра до вечера трахаются, те, кто не делают этого, наживают себе разные комплексы. На моем кабинете будет вывеска: «Парни, зашейте свои ширинки!»

Я тараторила без остановки. В кои-то веки Пия ни к чему не цеплялась, хотя я закидывала ей массу наживок. Надо ж, как странно, подумала я. Она уставилась вверх, будто искала глазами флаг на школьном флагштоке.

А потом вдруг сказала:

— А что ты посоветуешь тем, кто не хочет заниматься сексом, но удержаться не может?

— Ты имеешь в виду жертв насилия? — удивленно спросила я.

Немного помолчав, Пия ответила:

— Если есть кто-то, с кем тебе спать не стоит, но удержаться от этого нет сил. Ты превращаешься в дрозофилу, как только… как только видишь его пальто.

— Электрошокер, — ответила я. — Думаю, в таких случаях он помогает.

Я была не в духе. А Пия хотела не просто потрепаться, а поговорить о чем-то важном, при этом не называя вещи своими именами. Но мне казалось, что именно я нуждаюсь в сочувствии и поддержке. Ведь на этот раз досталось мне.

Пия ничего больше не сказала, хотя у меня внутри все сжималось от жалости к самой себе.

Я много раз горячо раскаивалась в том, что тогда не дала ей высказаться. Что она имела в виду? Какое еще пальто? В тот год ни один из наших парней в пальто не ходил. Впрочем…

Хоть я и обходила Хенрика за версту, не скажу, что в школе его считали заморышем. У него была своя ниша.

Во всей параллели один только Хенрик был политически сознательным юношей. Обычно он читал доклады о рыночной экономике. Говорят, он даже читает передовицы и биржевые сводки в газетах.

Другим политически сознательным человеком был Магнус, который выступал за рабочий народ. (Я так понимаю, рабочий народ — это те, кто ходит в кожаных куртках, носит в заднем кармане гаечный ключ и не может отмыть руки от машинного масла.)

Мне всегда казалось, что меня эти разговоры не касаются. Да и остальным девчонкам тоже, мы не участвовали в этих дискуссиях.

Но однажды меня угораздило попасть в самую гущу событий.

Разумеется, все из-за Пии. Дело было в начале апреля. Мы уже полчаса сидели в школьной столовке, изучая газеты в поисках интересных статей, которые можно было бы обсудить на обществоведении.

— Что за дурацкая мода! — возмутилась Пия, ткнув пальцем в фотографию, на которой был изображен премьер-министр в спортивном костюме. — Теперь не разберешь, где члены правительства, а где забулдыги из глубинки. То ли дело раньше! Король был в короне, владелец фабрики носил высокую шляпу, курил сигару и держал слуг. Это гораздо честнее, чем притворяться, будто все равны только потому, что раз в три года мы можем проголосовать на выборах. Премьер-министр не должен носить спортивный костюм!

Сидевший неподалеку Магнус, вздрогнув, уставился на Пию. Он тихонько кашлянул, давая понять, что сейчас прозвучит серьезное выступление.

— Значит, ты считаешь, нам надо вернуться к самодержавию? Пусть король безнаказанно рубит головы непокорным крестьянам? А торпари[4]пусть стоят на пороге с протянутой рукой и по любому поводу клянчат разрешение у землевладельца?

— Да при чем тут это? — миролюбиво ответила Пия. — Я просто хочу видеть, кому принадлежит власть. Понимаешь, а вдруг они ходят среди нас, как обычные смертные? Вот встречу я в Стокгольме на улице какого-нибудь коротышку, а он владеет половиной всей экономики Швеции. В перерыве за чашечкой кофе он переводит деньги за границу, и твой папа теряет работу, а ты разоряешься. Пусть хотя бы носит мантию, подбитую мехом, чтобы я знала, кто это такой, и могла бы поговорить с ним так, как он того заслужил! Ну или перья нацепит на голову и ходит со слугой, который обмахивает его пальмовыми ветвями.

Магнус был в замешательстве. Мантия? Пальмовые ветви? Он решил просветить Пию.

— На самом деле ты говоришь о вещах, в основе которых лежат проблемы демократии… — заговорил Магнус с важным видом. Продолжить он не успел, потому что Пия была не из тех, кто любит, чтобы ему объясняли смысл его собственных слов, особенно если ты еще не закончила свою мысль.