Убийства в "Маленькой Японии" - Барри Лансет

Опускаясь все ниже, Бертран отчаянно пытался выбраться на поверхность, делая судорожные гребки руками. Во всю мощь работали мускулистые ноги, толкая его вверх. И на мгновение пальцы рук даже сумели показаться над поверхностью моря, но именно в этот момент он ощутил под ребрами холод, когда вода заполнила последние альвеолы легких. Сначала отказали мышцы, а потом кислородное голодание поразило мозг, и Бертран потерял сознание. Он перестал бороться за жизнь, и его тело стало медленно, покачиваясь вместе с массой морской воды, опускаться на дно.

Откуда-то из темноты выскользнула черная тень человека в полном снаряжении для погружений с аквалангом. Мужчина вставил в замок ключ и снял пояс. Труп Бертрана тут же начал всплывать. Через минуту он уже плавал на поверхности, в то время как другой аквалангист обследовал дно, чтобы найти первый пояс.

Синхронно выпустив в воду пузыри воздуха, оба поспешили покинуть это место, унося с собой единственные вещественные доказательства совершенного убийства.

Несмотря на полную информационную блокаду, он все же разыскал меня.

После обеда я заперся в кабинете, чтобы окончательно оформить покупку статуэток XVII века из буддийского храма, но не успел даже взяться за телефонную трубку, как в дверь тихо постучал Эберс.

– У вас гость, дружище, – сказал он и удалился.

Обычно это означало, что меня хочет видеть один из постоянных клиентов.

Я вернулся в торговый зал и замер. У одной из витрин стоял и пробовал на ощупь гарду японского меча работы мастеров XVI столетия Кацуюки Хара – знаменитейший и самый скандальный магнат из Токио, лицо современной деловой Японии. Нарушая одно правило бизнеса за другим, он сумел, однако, преуспеть, а противоречивость натуры сделала его кумиром для многих. Это был гвоздь, который невозможно было загнать в доску по самую шляпку. Он бросил вызов вековому кодексу поведения в стране, где всегда был в почете конформизм, а всякий порыв к независимости вызывал лишь порицание. Бунтарь-одиночка, Кацуюки Хара поднимался в самые верхние слои финансовой стратосферы и стал популярной в обществе фигурой, поскольку своим примером подавал надежды множеству молодых предпринимателей. Впрочем, и он отдавал дань внешнему лоску, который считался необходимым атрибутом миллиардера: загорелое лицо, покрытая дорогим лосьоном кожа, тщательно ухоженные ногти. На нем был безукоризненно сшитый французский костюм цвета древесного угля с тончайшими малиновыми полосками, явно вышедший из ателье портного, который разъезжает на «мерседесе» и выписывает клиентам счета с шестизначными цифрами.

Впрочем, стеснившее мою грудь волнение объяснялось не столько самим фактом появления столь видной фигуры у меня в магазине, сколько полным отсутствием причин, какие могли бы привести его к моей двери. Хара явно попал сюда по ошибке. Да, он был известным коллекционером, но на ином уровне. Если мне не изменяла память, в последний раз его видели на аукционе «Кристи» в Нью-Йорке, где он покупал произведения Хокни и Поллока.

– Чем могу быть полезен? – спросил я.

Острый взгляд мгновенно оценил меня от макушки до ступней ног.

– Вы ведь Джим Броуди? Сын Джейка?

Так вот в чем дело! Он знал моего отца. Либо лично, либо слышал о его работе.

– Да.

По левую руку от магната стояло нечто вроде Великой Китайской стены – телохранитель-азиат китайского или корейского происхождения, с широченными плечами и прической-ежиком, какую в современной Японии уже трудно увидеть за пределами стен военных училищ или клубов восточных единоборств. Из-за мясистых щек лицо казалось раздутым, что придавало ему вид перекормленного Будды. Однако мускулы груди и рук никак нельзя было назвать заплывшими жиром. Они упруго выделялись под его серой рубашкой, давая любому понять, что этот человек не только очень силен, но и быстр.

Хара осмотрел помещение магазина с откровенным разочарованием.

– Совсем не то, что я ожидал увидеть. Вероятно, «Броуди секьюрити» находится рядом и принадлежит вашему старшему брату? Или другому родственнику Джейка?

Он говорил по-английски безупречно.

– Нет, здесь только я. Вы нашли нужного вам Броуди и попали по правильному адресу.

На сайте агентства и в телефонных справочниках я указал «Антиквариат Броуди» как американский филиал «Броуди секьюрити». А рядом со входом в магазин едва заметная бронзовая табличка гласила: «“Броуди секьюрити”. Добро пожаловать!», вызывая бесконечное раздражение Эберса.

Лукаво прищурившись, Хара сделал взмах мечом и попросил:

– Расскажите мне об этой цубе[3].

Она имела форму диска диаметром около трех дюймов с трехгранной прорезью по центру для лезвия меча. Поскольку меч был наиболее ценной собственностью любого самурая, предметом гордости и едва ли не частью души, его гарду часто украшали золотом, серебром, изысканными лаковыми покрытиями, чеканкой, перегородчатыми эмалями и инкрустациями, чем занимались искуснейшие мастера. И теперь в мире коллекционеров велась настоящая охота за наиболее ценными экземплярами.

– Эту цубу я датировал концом тысяча пятисотых годов. Меч принадлежал семье из Токио, чьи предки-самураи служили еще при дворе правителя Хидейоши.

– Неплохо, – одобрительно кивнул Хара. – А что скажете о сюжете?

На внешней стороне гарды изображались два диких гуся в полете. На обороте картина выглядела несколько иначе: одна из птиц продолжала свободно парить, а вторая стремительно падала на землю, либо обессилев, либо пораженная стрелой охотника.

– Сюжет сопоставляет тему опасностей, подстерегающих воина, с постулатом дзен о скоротечности человеческого века.

– Что ж, по крайней мере в искусстве вы – дока, – заметил Хара, укладывая меч на место в витрине. – А как обстоят дела с вашими способностями сыщика?

У тротуара перед входом в магазин стоял иссиня-черный «роллс-ройс». Водитель в кепи и безукоризненно отглаженном мундире поминутно обмахивал мягкой метелкой на длинной рукоятке его сверкавшие на солнце обводы, на которых и так невозможно было увидеть пылинку.

– Почему бы нам не пройти ко мне в кабинет? – предложил я. – Лучше будет продолжить беседу там.

Но провел я его, конечно же, в примыкавшую к кабинету гостиную. С ее бежевым ковром, кофейного оттенка кожаной отделкой кресел и столом орехового дерева. Я считал себя вправе гордиться обстановкой этой комнаты. Стол эпохи правления Вильгельма и Мэри, то есть сработанный еще в начале XVII века, я сумел по случаю приобрести на распродаже имущества одной из усадеб. На пастельно-серой стене висела акварель Чарльза Берчфилда – талантливого, но недооцененного американского художника середины XX века.

Хара занял одно из кресел, пока Китайская Стена протискивал тушу сквозь проем двери. Минутой позже Эберс принес поднос с кофе, поставил на стол и исчез, показав мне за спиной магната выразительный жест – кулак с оттопыренным вниз большим пальцем.