Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

Генеалогическое древо семьи Талько вырастало из тех далеких времен, когда колдуны наводили порчу и готовили зелья. Но достаточно ли этого, чтобы делать точные выводы?.. Не хотелось в это верить. Однако тридцать восемь жертв за сорок лет… сколько же их было за четыре с лишним века?

Но, разумеется, людям свойственно отгонять подобные мысли. Иногда лучше не знать… Однако здесь, вдали от больших городов и каналов цифрового телевидения, долгими зимними вечерами, когда снег укрывает каждую улочку плотным покрывалом, во время доверительных бесед порой внезапно осознаешь, что у этого города действительно особенная судьба, складывавшаяся на протяжении веков… Все знали, что, например, период Великой французской революции город пережил вполне мирно — здесь не было ни одной казни, ни одной отрубленной головы. О немецкой оккупации в годы Второй мировой войны здесь тоже остались самые приятные воспоминания — немцев встречали с распростертыми объятиями, и многие офицеры вермахта по выходным наезжали сюда из соседних городов как на курорт, хотя в те времена Лавилль еще не мог предложить своим гостям особого комфорта. Повсюду постоянно звучала смешанная немецко-французская речь… С другой стороны, полицейская статистика всегда свидетельствовала о том, что если процент мелких правонарушений в городе стремился к нулю, то процент насильственных смертей — самоубийств, убийств на почве ревности или в результате семейного насилия — был, напротив, невероятно высок. Да, порывшись в городских архивах, можно было найти подлинные истории прошлого, замаскированные современностью, — и постепенно Бертеги все отчетливее различал тот путь, которым следовали жители Лавилля из поколения в поколение, — путь, отмеченный необъяснимыми трагедиями… Так, отец семейства месье Перроден в один прекрасный ноябрьский вечер 1968 года привел свою жену и четверых детей на скотный двор, связал их и у них на глазах зарезал всех коров, что там были — числом семьдесят восемь, — прежде чем подверг своих близких такой же участи. Его нашли три дня спустя, оборванного, с блуждающим взглядом, в полях недалеко от замка Талькотьер, на большом расстоянии от города. «Это был единственный способ заставить те голоса замолчать… — сказал он. — Нет, даже не голоса… шепот… перешептывания детских голосов…» А Магали Пикар, детский врач, любимая и ценимая всеми, задушила одного из своих маленьких пациентов, пока его мать ждала в приемной. «Я должна была это сделать… Он захотел, чтобы я это сделала…» Кто «он»? Об этом так никогда и не узнали…

О да, когда в памяти неожиданно всплывали те вещи, которые разум обычно старался держать взаперти под замком, в историях для долгих зимних вечеров не было недостатка. А когда наставала пора расходиться, кто-нибудь самый смелый решался вполголоса произнести: а что, если переселенцы из Арраса… колдуны, избегшие правосудия… приносили детей в жертву, чтобы обеспечить себе покой… и власть? Что, если они заключили сделку с дьяволом? Что, если город… проклят?

* * *

Однако Бертеги не собирался всерьез изучать все эти догадки и вымыслы. Его интересовали только факты. А факты были просты: семья дьяволопоклонников приносила детей в жертву. Возможно, у нее были сообщники, возможно, нет. Пока ему не удалось этого выяснить. Дело было официально закрыто два года назад.

Но одно он понял довольно быстро: город тщательно хранил свои тайны. Тот период, что Лавилль провел под неусыпным взглядом прессы, воспринимался его жителями как один из самых травматичных за всю историю его существования. Это было время подлинного хаоса, перевернувшего город вверх дном: толпы журналистов, судебных работников, полицейских… Наиболее известные парижские журналисты сталкивались в местных кафе и ресторанах, болтали, обменивались информацией, продавали друг другу сенсации, гипотезы, свидетельства, истинные и выдуманные…

Горожане в тот период, словно по негласному уговору, стали еще более замкнутыми, чем раньше. В то время как вспышки фотоаппаратов и осветительные приборы тележурналистов здесь и там освещали пласты тумана, жители запирались в домах и закрывали ставни сразу после обеда. Лавилль-Сен-Жур облачился в рясу отшельника.

Затем убийца-педофил Марк Дютру стал очередной сенсацией в другой части страны. На первых полосах газет замелькали названия других городов. По прошествии нескольких месяцев все еще остававшиеся в Лавилле журналисты начали понемногу сдаваться и отступать перед завесой молчания, скрывавшей нечто ужасное… Они стали разъезжаться целыми группами. Некоторые собирались вернуться, когда кончится весь этот нездоровый ажиотаж, но сумрачные взгляды и молчание местных жителей, а порой и проколотые шины собственных автомобилей наконец заставили оставить эту затею даже самых стойких. Большинство их них решили, что лучше уж поискать новости, например, где-нибудь на Корсике. Через какое-то время в Лавилле осталось лишь несколько пожилых безумцев, называвших себя исследователями: они целыми днями просиживали в библиотеке, изучая документы по истории города, который, разумеется, никогда не оставлял даже намека на тайну в общественных документах…

Сейчас город снова покоился в сладостной дреме, как Спящая красавица. Нетронутый. Неподвижный. Облаченный в белые одеяния.

Непорочный.

И именно в этом была одна из проблем Бертеги. Многих материалов предварительного расследования и судебного процесса в «деле Талько» недоставало — это напомнило ему о «деле сайентологов», когда собираемое в течение двух лет досье с материалами расследования таинственно исчезло из канцелярии министерства юстиции, что естественным образом положило конец судебным преследованиям. Как будто Лавилль сам отпустил себе собственные грехи.

Бертеги не хотелось подменять собой IGS[5]и инициировать повторное расследование. В конце концов, дело закрыто. Но его назначение в главный полицейский комиссариат Лавилль-Сен-Жур, очевидно, было вызвано желанием руководства как следует встряхнуть местных полицейских и напомнить им, что «дело Талько» по-прежнему вызывает ряд вопросов, которые не должны остаться без ответа.

* * *

— Ты расследовал «дело Талько», не так ли? — спросил он Клемана. — Ты был одним из тех, кто занимался им вплотную, если не ошибаюсь?

Долговязый нескладный лейтенант покраснел так, что его оттопыренные уши буквально запылали.

— Я… да, в самом деле, я им занимался, — ответил он и поспешил добавить: — Как и все остальные полицейские в нашем регионе.

— Я так и предполагал… точнее, был уверен. Так вот, хотел тебя спросить, Клеман: где все диктофонные записи, относящиеся к делу?

Клеман поерзал в кресле.

— Записи?.. — пробормотал он.

— Да. Те, что должны были отправиться в министерские архивы. И те, что должны были остаться на хранении в полицейских службах. Об этом ничего не известно. Например, имена тех, кто проходил как простые свидетели, уже не узнать. Создается такое впечатление, что, кроме непосредственных обвиняемых, вообще никого не допрашивали. Однако, если память мне не изменяет, по этому делу проходили десятки людей, и многим лишь с большим трудом удалось избежать обвинения. Кто эти люди? Где они сейчас?