Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

Резкий стук в дверь прервал его размышления и вернул к окружающей действительности: огромный новый стол (Мэрил и Дженни, смеясь, пытались найти хоть крошечное свободное место на столе, чтобы за ним расположиться, — он был весь завален папками, хотя большинство из них содержали материалы по мелким правонарушениям и личные дела сотрудников); два кожаных кресла, теряющиеся в чересчур просторном, хотя совершенно безликом помещении: несколько растений; окно, полускрытое жалюзи и выходившее в коридор… Ничто не указывало на то, что это служебный кабинет человека, взявшего на себя обязательство защищать других и в свое время имевшего возможность претендовать на довольно высокий пост на набережной Орфевр.

Бертеги прогнал внезапную горечь резким жестом, словно стряхивая пылинку со своего пиджака от Армани.

— Войдите.

Появился Клеман.

— Все подтвердилось — провода в самом деле перерезаны. Это точно — никаких технических повреждений со связью в последнее время не зафиксировано, грызуны тоже исключаются. Мы нашли то место, где провода были перерезаны. Позади дома.

— Следы? Что-нибудь еще?

— Ребята пока там работают. Я сказал, чтобы доложили мне, если что-нибудь найдут… Но, так или иначе, уже ясно, что провода перерезали ножницами или секатором.

Бертеги закрыл глаза. Значит, кто-то в самом деле умышленно перерезал провода… но ради чего? Следов взлома нет, и, судя по всему, ничего не украдено… Одиль Ле Гаррек умерла в своей спальне, запертой изнутри. Ничто не свидетельствовало о попытке проникновения снаружи со злым умыслом. Для чего кому-то понадобилось ее изолировать?

Просто затем, чтобы помешать куда-то позвонить в случае нападения? Но если бы она не сжимала в руке телефонную трубку, никому бы и в голову не пришло усомниться, что причиной смерти стал инфаркт.

Внезапно Бертеги пришла в голову одна идея.

— Это имя… Одиль Ле Гаррек…

— Д-да?..

— Ты никогда не слышал его раньше?

— Я… не понимаю, о чем вы спрашиваете, — пробормотал Клеман.

Бертеги поморщился. Клеман должен знать, на что он намекает… и что он уже знает. Пора бы с ним серьезно поговорить. Вообще-то, уже давно было пора… но Бертеги хотел сначала освоиться в городе, в здешнем обществе, которое представляло собой замкнутый клан… а потом уже строить подчиненных. Но теперь настал момент переходить к серьезным вещам. Даже если в конечном итоге окажется, что они не имеют никакого отношения к Одиль Ле Гаррек.

Легким движением подбородка он указал лейтенанту на кресло.

— Присядь-ка, — мягко сказал он.

* * *

Об этом деле стало известно восемь лет назад. Оно прогремело как гром среди ясного неба. В те времена Бертеги следил за ним из Парижа, с захватывающим и в то же время недоверчивым интересом, который тогда разделяла вся Франция.

Первое тело нашли под ворохом сухих листьев в парке Труандьер, считавшемся «зелеными легкими» города; иногда его называли Лесным парком. Мальчику было семь-восемь лет; тело было страшно изуродовано: буквально выпотрошено и расчленено, к тому же лишено гениталий. Это зверское убийство стало первым из целой серии подобных преступлений: одного ребенка похитили в городском сквере, другого — в Лесном парке во время верховой прогулки; еще один был спасен полицейским от жестокой смерти во время сатанинского ритуала. Да, именно об этом шла речь — не о преступлениях серийного убийцы, маньяка-одиночки, но об исполнении древней традиции, передающейся из поколения в поколение. Это было делом рук не Жиля де Рэ[4], а целой организации, чьи предки занимались тем же самым… в некотором смысле это было делом рук всего города.

В конце концов дело частично замяли. Однако кто мог сказать точно, как было на самом деле?

Конечно, были названы непосредственные виновники: семья Талько, одна из самых знатных в прошлом веке, — именно она организовала все эти преступления. Это была проклятая семья, чей кровавый жребий и дьявольская власть распространялись далеко за пределы города — по всей Бургундии, больше того — по всей Франции и за ее границами. До сих пор, хотя прошло уже восемь лет, не удалось полностью установить, что ими двигало, — все документы и прочие свидетельства по этому делу сгорели во время гигантского пожара; многие из преступников сами бросались в огонь, чтобы избежать правосудия, а что касается немногочисленных обвиняемых, представших перед судом, — они пролили не слишком много света на это дело: немые и безразличные, фанатики или обычные исполнители, они не выдали ни имен, ни мест, ни дат… Двое покончили с собой еще до начала судебного процесса (один из преступников перерезал себе бедренную артерию бритвенным лезвием, тайно пронесенным кем-то в здание суда во время предварительного следствия); горстку остальных приговорили к строгому тюремному заключению, находясь в котором, они, однако, могли вести переписку с такими же безумцами со всех концов света.

Так или иначе, по завершении дела, получившего широкую огласку, члены семьи Талько были освобождены — очевидно, благодаря Мадлен Талько, главе семейства, которую остальные называли Мать, и ее многочисленным, в том числе международным, связям на самом высоком уровне. Она действовала с невероятным бесстыдством и жестокостью — ее подручные похищали, насиловали и убивали детей, а также ими торговали. При этом она не получала никаких финансовых выгод — по крайней мере, напрямую. Однако Мадлен через своих присных правила настоящей империей, богатство которой превосходило все провинциальные состояния, вместе взятые, — и, без сомнения, последняя авантюра обогатила бы ее еще больше, если бы раздоры внутри клана не привели его к развалу.

Действовала ли семья Талько лишь ради простой наживы? Или из каких-то иных побуждений? Об этом так и не узнали… так же как и о том, с каких пор детей похищали в тумане, мучили, приносили в жертву. Более того — не были известны ни имена подлинных виновников трагедии, ни их количество. Именно этот факт был наиболее потрясающим во всем деле.

На данный момент было обнаружено тридцать восемь тел — по крайней мере, было точно установлено, что останки, тайно зарытые в течение последних сорока лет в окрестностях Талькотьера, — старинной семейной усадьбы, где проводились черные мессы, — принадлежат тридцати восьми разным детям. Отдельные кости, которые оказалось невозможным идентифицировать, были извлечены из-под развалин сгоревшего замка. И, скорее всего, понадобилось бы перевернуть весь город вверх дном, чтобы узнать хотя бы часть истины.

Даже при дневном свете Лавилль-Сен-Жур хранил в своих недрах тайну — надежно спрятанную, возможно, еще живую и трепещущую в его чреве, заполненном туманом.

Многочисленные исследователи, съехавшиеся в Лавилль со всей страны, продолжали заниматься раскопками. Некоторые из них считали, что чудовищные преступления были «всего лишь» данью семейной традиции. Часть первых обитателей Лавилля, обосновавшихся здесь в XV веке, когда город представлял собой лишь крохотное селение, затерянное среди равнин, прибыли из Арраса. Это были те, кто уцелел после грандиозного процесса колдунов, одного из самых известных в истории средневековой Европы — Аррасского дела, — и нашел убежище среди осенних туманов Бургундии.