Банкир дьявола - Кристофер Райх

— Кек! — крикнул Чапел. — Осторожно!

— Что?

Одной рукой Кек уже доставал из кармана куртки пистолет, но в этот момент столкнулся с владельцем собаки, да так, что оба полетели на землю. Терьер с ворчанием вцепился Кеку в руку.

Второпях перепрыгивая через мужчин на земле, Талил зацепил ботинком плечо Кека и, приземлившись, чуть не упал и потерял несколько драгоценных секунд, прежде чем вернул равновесие и снова побежал.

Огибая Кека, Чапел видел, что еще не все потеряно. Теперь от Талила его отделяло только пять футов. Хорошо бы араб остался на улице, где с ним можно справиться, не применяя оружия. Собравшись с силами, Чапел сделал последний рывок и уже протянул руку, чтобы схватить его, но пальцы, сомкнувшись слишком рано, только скользнули по ноге. Талил оглянулся на бегу, выругался, дрыгнул ногой, отбиваясь от Чапела, и тот с туфлей в руке секунду-другую балансировал, чтобы не упасть.

Рывком распахнув дверь в общежитие, Талил исчез в полумраке подъезда.

В следующую секунду Чапел тоже был у двери, но чуть-чуть замешкался, проверяя, кто следует за ним. Его отпихнули от двери к стене.

— Не суйся, Крескин, — выдохнул Кармине Сантини. — Это настоящее дело. Надо действовать наверняка.

— Черт, он был у тебя в руках, — выругался Гомес, проскальзывая в подъезд.

Бабтист и Кек вбежали следом. Раздался выстрел. Ошеломленный Чапел затаил дыхание. Лишь мгновение потребовалось ему, чтобы решить: Сантини не прав и он, Чапел, тоже готов к настоящему делу, каким бы трудным оно ни было. И вот он уже несся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

— Стоять! Полиция! — гулко разнесся по подъезду голос Бабтиста.

Послышался треск ломающегося дерева и оглушительный грохот. Вышибли дверь. Добежав до верхней ступени, Чапел ринулся в коридор:

— Стоять! Не двигаться!

Господи, они взяли его, пронеслось в голове у Чапела.

— Да стреляй же давай! Пристрели этого засранца! — закричал Рэй Гомес.

— Не делай этого, парень! — вступил баритон Бабтиста. — Не надо.

Добравшись до нужной двери, Чапел увидел, что в центре аккуратно прибранной жилой комнаты в конце небольшого коридора стоит Мохаммед Талил. Рядом на лакированном столике — ноутбук. Легкий ветерок колышет шторы сквозь открытое окно. На экране включенного телевизора у дальней стены репортаж с велогонки. Кто же оставляет телевизор включенным, когда уходит? Справа взгляд наткнулся на плакат с Мадонной и французским певцом Жан-Жаком Гольдманом.

Все это он окинул беглым взглядом, прежде чем заметил витую проволоку, свисающую из чемоданчика Талила, который тот держал за ручку одной рукой. В другой он сжимал пистолет.

Тут же, взяв Талила в кольцо, стояли Бабтист, Сантини, Гомес и Кек.

— Спокойно, спокойно, — подняв руки и сверкая белоснежной улыбкой, увещевал Талила Сантос Бабтист.

Обернувшись, Сантини увидел Чапела:

— Уходи, Крескин. Убирайся отсюда ко всем чертям!

Талил посмотрел мимо него и встретился взглядом с Чапелом. На лице араба ничего не отразилось — ни страха, ни удивления, ни злости. Как если бы он был уже мертв.

Адам Чапел сделал шаг назад.

И вспыхнул свет. Много света. Он никогда не видел столько света и даже не знал, что его может быть столько. Потом словно великан ударил его прямо в грудь. Он чувствовал, что летит вверх тормашками, затем ударяется головой и на него падает что-то невероятно тяжелое.

И темнота.

Грязь разлеталась во все стороны из-под колес «фиата», который несся по окраинам Тель-Авива. Водитель, пригнувшись, судорожно сжимал руль — верный признак, что он не очень уверенно водит машину. Ему было пятьдесят семь, но выглядел он лет на десять старше: уставший, невзрачный на вид человек с коротко подстриженными седыми волосами и бородкой. Его печальные карие глаза видели слишком много для того, кто прожил всего одну жизнь. Слишком много ненависти. Слишком много горя. Слишком много смерти.

День выдался жаркий даже для израильского лета. В машине не было кондиционера, поэтому он ехал с опущенными стеклами. Ветер, врывавшийся в салон, приносил запахи вяленой рыбы и жареной баранины и трепал его светло-голубую рубашку, словно та была парусом. Но водитель все равно был весь мокрый от пота, струйками сбегавшего по щекам в бороду. Он всю жизнь жил в Израиле и привык к знойному лету. В пот его бросало не от жары.

Он посмотрел в зеркало заднего вида.

Там, на оптимальной дистанции для слежки, по-прежнему маячило такси. Сто метров, или половина городского квартала, — все как в инструкции. «Ребята из „Сайерет“ знают свое дело, — оценил он ситуацию. — В чем в чем, а в усердии им не откажешь». Он уже привык, что за ним следят. Человеку его профессии «охрана» положена, таковы правила. Его взгляд упал на солдатский рюкзак на полу у пассажирского сиденья. В рюкзаке находилась одна-единственная вещь. Сегодня ему не до правил.

Он поехал в объезд, чтобы усыпить их бдительность. Вообще-то, до старого порта сколько угодно способов добраться быстрее и проще. Ехать, к примеру, по дороге на Петах-Тикву, а дальше по автостраде на Яффу. Или сразу спуститься к морю и двигаться по улице Хаяркон мимо всех крупнейших отелей Тель-Авива — мимо «Хилтона», «Карлтона» и «Шератона» — вдоль израильского аналога набережной Круазет в Каннах. Но ехать через старый город, где царит извечная анархия, — значит самому облегчать им задачу. Ни пробок тебе на дорогах, ни объездов, просто медленная методичная игра в кошки-мышки.

Он уже успел забыть, какие никудышные теперь дороги в городской черте. Хотя он и старался ехать аккуратно, все равно время от времени колесо попадало в выбоину. Вот опять! Попав в одну из таких ям, он выругался. У него в голове не укладывалось, почему такая технологически и промышленно развитая страна, как Израиль, не может содержать свои дороги в порядке. Или, коли на то уж пошло, не укладывать в землю многие мили никому не нужного оптоволоконного кабеля, как на том настаивали телекоммуникационые компании. Сейчас он практически не отрывал взгляда от видов за окном, словно хотел в последний раз наглядеться — на прощание.

Тель-Авив — это одно живое, кипучее, неистовое противоречие. Небоскребы и лачуги, дискотеки и магазины, шаверма и ракия, синагоги и мечети, старое и новое — все перемешалось в этом городе, словно в блендере. И эта пестрая смесь в изобилии выплескивалась на выбеленный солнцем город — картина получалась довольно-таки хаотичная.

За перекрестком он выехал на улицу Шальма и двинулся в старый город. Уже почти четыре. Он в пути три часа двадцать семь минут. Теперь-то кражу наверняка обнаружили и оповестили пограничную службу, аэропорты и милицию. Сообщили премьер-министру и созвали военный совет. Все указывает на то, что преступление мог совершить только Мордехай Кан. Ни у кого другого не было доступа. Так же как и возможности. Хуже обстоит дело с мотивом. Как-никак, Кан всегда был патриотом, верным членом партии «Ликуд», ветераном Шестидневной войны, имевшим награды, потерявшим сына и дочь при защите страны. Рано или поздно они решат, что все это не имеет значения. И отдадут приказ.