Фледлунд - Соня Фрейм

Очередной сеанс: Магда за терапевта, подушку и священника. Ханна смотрела в экран и просила об отпущении ее главного греха.

–Ты по-прежнему не хочешь жить,– констатировала Магда.

Они уже не раз обсуждали эту тему. Ханна знала, что отличает ее от той же Ребекки. Между «не хотеть жить» и «совершить сами знаете что» все же существовала тонкая грань, и Ханна не могла ее переступить. Ее желание умереть было хроническим, вялотекущим недугом. Отчасти она уже давно разобрала его по косточкам и без Магды. Она готовилась к смерти годами, приучала себя к конечности всего, и в первую очередь – себя самой. Она получила диагноз – эдакое дурное пророчество на года,– и вдруг его отменили. Мысли о собственной смерти вдруг требовалось трансформироваться в свою противоположность. Но человеческое сознание так не работает. В течение всего года Магда говорила, что в ее нежелании жить нужно проработать детерминизм.

–Мысль о том, что ты часть несбывшегося диагноза, стала для тебя настоящим шоком. Именно поэтому ты никак не можешь развернуться. Но в твоем дисфункциональном фатализме есть другая проблема.– Лицо Магды расползлось на пиксели.– Она исходит из твоей низкой самооценки. Ты считаешь, что не заслуживаешь жизни.

Констатация этого факта лишала и без того зыбких точек опоры, и все внутри сорвалось. Ханна зарыдала, не в силах остановиться. Магда продолжала говорить, но ее изображение окончательно подвисло. Интернет был ужасный, как и ее состояние.

–Сегодня я опять иду к своему врачу. Раз в год нужно делать коронарографию. И я так боюсь его осуждения, что за этот год… не стала счастливее.

–Ханна, нужно вернуться к твоей матери,– напомнила Магда.– Твое состояние сформировано этой ситуацией.

Вместо ее изображения завертелось колесико. «Попытка восстановить связь…»

Ханна закрыла крышку ноутбука и отправилась умываться.

* * *

Возможно, не зря говорят, что корень всех проблем нужно искать в детстве. Ранние образы и отзвуки впервые сказанных слов создают невидимые координаты, и они следуют за человеком всю жизнь. Демонтировать эту систему с каждым годом все сложнее. Магда считала, что мать Ханны Барбара подарила ей не только жизнь, но и материнское проклятие. Так она образно называла комплексы Ханны.

Барбара была известной телевизионной актрисой в Польше, а также невероятно красивой женщиной, обожавшей внимание. Вся ее жизнь состояла из съемок, гримерок и фуршетов. Промежутки были заполнены бесчисленными любовниками, у которых вместо имен были лишь буквы, намекающие на громкое имя и высокий статус в обществе. Ночь с X., ужин с Н., отпуск с М. Ее отношения с этими политиками, актерами, спортсменами и так далее представлялись Ханне дурным сном. Это был мир, где ничто тебе не принадлежит, даже твое имя и тело.

Мать хотела заполнить каждую секунду своей жизни вниманием, неважно каким, главное – чтобы прожектор всегда был направлен на нее. Съемочные площадки, приемы, банкеты, интервью… Ею должен был интересоваться каждый мужчина, а женщины проглатывать от зависти собственные языки. Неудивительно, что весь польский бомонд того времени ее ненавидел.

Но интереснее всего, как от света прожектора, неустанно следовавшего за ней, ускользнула такая громоздкая деталь, как ребенок. Правду знали только Ханна и ее тетка. Барбара прятала дочь. Возможно, чтобы защитить от недоброго общества. Или потому, что больная, некрасивая дочь плохо смотрелась бы с такой великолепной актрисой. Правду Ханна так и не узнала.

Если бы ее кто-то спросил, любила ли ее Барбара, она бы все же ответила «да». Любовь матери не требует слов. Но она была очень своеобразной. Ханна никогда не сомневалась в том, что мать заботилась о ней и делала все, чтобы, несмотря на ее порок сердца, у нее ни в чем не было нужды. Просто сама Барбара обычно отсутствовала, а изредка возвращаясь в загородный дом, всегда заматывалась в шарф и кралась по проулкам, как преступница. Думая о прошлом, Ханна понимала, что у нее осталось очень много вопросов о матери.

Ханна не принимала ее жизнь на широкую ногу и оголтелую религиозность. Впрочем, последнее было характерно для многих поляков. Мать говорила, что для нее на свете нет никого важнее Ханны, но почти никогда не справляла с ней праздники. Она желала ей счастья, но вздыхала, что порок сердца – промысел Божий и Ханне нужно быть смиренной. Такой человек, как Барбара, не имел морального права учить смирению, однако это обвинение Ханна вынесла ей только после ее смерти.

В детстве Ханна обожала ее и тот праздник, который она с собой несла. Но со временем начала скапливаться горечь оттого, что все свое детство она была ее секретом. Возможно, мать даже стыдилась ее. Были ночи, когда Ханна думала, что она специально отвергла первого донора, втайне надеясь, что дочь скоро умрет и перестанет быть обузой. Эти злые мысли разлагали ее годами.

Но промысел Божий был странен, и Ханна все жила, отбывая свою жизнь, как срок. Когда ей исполнилось восемнадцать, в жизни Барбары все пошло кувырком. Она связалась с известным женатым политиком, и об этом узнали журналисты. Его жена была не менее влиятельной, и Барбару просто выжили из Варшавы. Свет прожектора сменился ведрами грязи. В злословии с поляками мало кто мог потягаться – это Ханна уяснила, читая газеты. Барбара укрылась в их пригородном доме, приговаривая, что хочет быть ближе к семье. Дни она просиживала в своей комнате, таращась невидящим взглядом то в телевизор, то в зеркало. У Ханны наступил переломный момент в отношении к матери. Она училась в университете, боролась с постоянной аритмией, и каждый день давался ей как подвиг. К укрывшейся от злых языков Барбаре она испытывала лишь одно – презрение. Та же словно ждала в своей спальне, что мир одумается и позовет ее обратно. Но мир просто забыл о ней. И так прошло еще несколько лет. Затем у Барбары нашли рак, и последний год жизни она провела в больнице. Ханна навещала ее, держала за иссохшие руки и оказывала посильное внимание. После смерти матери Ханна уехала во Фледлунд. От Польши ее тошнило во всех смыслах, и в первую очередь от политических новостей. Какая разница, где быть никем? В Германии с ее здоровьем условия работы были лучше. Долг жить вел ее вперед, несмотря на то что она не видела в этом смысла.

Про отца ничего не было известно. Барбара о нем никогда не говорила. Ханна его не искала и уж тем более не тосковала по нему. В этом отношении она была вольна. Она могла придумать папу-летчика, потерпевшего крушение где-нибудь в Гималаях, или же уверовать по семейной традиции в очередное непорочное зачатие. И наверное, папой мог быть храбрый солдат, а может, X., М. или даже Н.

* * *

Доктор Зайферт разбирался не только в людских сердцах. То, что у его пациентки проблемы еще и с головой, он понял в их первую встречу. Ханне же казалось, что он несколько настырен. Его работа заключалась в том, чтобы наладить механизм одного беспокойного органа. Неумение Ханны радоваться жизни – уже другая проблема, и лезть в это ему не стоило. Но Зайферт постоянно интересовался, почему она грустная, почему в ней нет жажды жизни, которую он наблюдал у других пациентов, и все это было лишнее. Спор с ним утомлял, поэтому на все его проповеди оставалось только кивать. Невольно он превратился в одного из ее судей. Только если Магда валидировала, принимала все ее чувства, то он делал ровно противоположное.