Гори, венчальная свеча! - Елена Арсеньева

– Извольте, барин. Живой рукою все сделаю! – отозваласьТатьяна и вышла из избы.

А Лиза так и лежала затаившись, слушая, как гость прошелсяпо избе, потом налил себе еще молока, со стуком поставил кувшин, сел и долго, судовольствием пил.

Любопытство донимало ее донельзя, и наконец она осмелиласьспустить ноги с лавки, встать и с величайшими предосторожностями, чуть касаясьпола, сделать два шажка до занавески. Чуть сдвинув ее, чтобы открыласьмалюсенькая щелочка, Лиза выглянула, а потом, стараясь расширить щелку дляобзора, потянула занавеску… и та вдруг с треском оборвалась.

Незнакомец вскочил и в два прыжка стал лицом к лицу с Лизой.Она метнулась на свою лавку и забилась под одеяло. Укутавшись, взглянула нагостя, застывшего на месте.

Несмотря на сурово сросшиеся брови, смуглоту и резкие черты,лицо этого человека имело выражение настолько добродушное и даже застенчивое,что Лиза сразу почувствовала, как исчез не только страх, но и неловкость,которая прежде всегда сковывала ее при встрече с незнакомыми людьми. Онадоверчиво смотрела в его глаза и вдруг заметила, что гость покраснел темнымвнезапным румянцем.

Приход Татьяны прервал затянувшееся взаимное созерцание инеловкость.

– Вот видите, Леонтий Петрович, сударь, мы с вами уж и верупотеряли, что Лизонька придет в себя, ан нет! Ожила! Я, вас увидевши,засуетилась да и забыла рассказать.

– А я сробел спросить. Думал, ежели бы она очнулась, так тымне с порога выложила бы. А ты молчишь… Ну, наконец-то! С выздоровлением вас,Елизавета, а как по батюшке?

Лиза опустила глаза. По батюшке? По батюшке она, очевидно,Михайловна? Господи, о господи… Но не надо им об том знать. Никому об том знатьне надобно!

– Елизавета Васильевна.

И точно холодом Лизу обвеяло, она поняла, что еще не сейчас,не сразу захлопнется та заветная дверь, куда так не хочется заглядывать.

Пока гость парился в Татьяниной баньке, хозяйка принесла двебадейки с горячей водой и, поставив у постели лохань, проворно выкупала Лизу,отчего ей сделалось куда легче. Потом опять напоила ее горячим молоком, а гостьтем временем ужинал. И только в сумерки, когда небо в окошках налилось густойсиневой, а над закатным солнцем пролегла зыбкая розоватая полоска тумана, гостьи хозяйка сели напротив лавки, где лежала насторожившаяся Лиза, и началсяразговор, затянувшийся далеко за полночь.

* * *

Леонтий Брагин был сыном звонаря из Балахны и отроду долилучшей для себя измыслить не мог, чем достижение высокого духовного звания.Пройдя букварное и грамматическое учение в духовной гимназии в родном городке,он за успехи в учении был взят в Нижегородскую семинарию, имевшую цель, помысли правительства, готовить миссионеров для еще полуязыческого Поволжья. Носуждено ему было иное: за успехи его отправили на медицинский факультетуниверситета в Москву.

Практическая медицина, однако, нимало не влекла Леонтия. Он упивалсянаучной латынью, будто музыкою; для него чудом, благословением Божьим сталоприглашение от Ивана Николаевича Лопухина, профессора Петербургской академиинаук, отправиться после окончания университета в составе его экспедиции дляизучения географического, геологического, этнографического и биологическогосостояния российских провинциальных краев – от Санкт-Петербурга до Урала.

Однако накануне отъезда Леонтий Брагин простудился и слег, акогда поднялся на ноги, экспедиция была уже в пути.

Наведя справки в Нижнем, он понадеялся, что сможетперехватить Лопухина в городке Василе, где Волга встречается с Сурой и гдепрофессор планировал недолгую остановку. Сговорившись с хозяином торговойрасшивы, Леонтий в полдень холодного августовского дня прибыл на борт. Однакопогода на глазах испортилась, и хозяин остерегся сниматься с якоря. Он оказалсяправ, ибо к вечеру разыгрался настоящий шторм.

Леонтий спустился в трюм, вынул из дорожной котомки походныйподсвечник, чернильницу с крышечкой, очинил поострее перышко, разложил тетрадкии бойко застрочил, занося на бумагу все, что узнал от хозяина постоялого двора,когда из-за распутицы застрял на два дня близ Владимира. Работал за полночь.Как вдруг Леонтий поднял голову. В плеске воды и шуме ветра ему вдруг явственнопочудился крик.

Прислушался. Встал, отодвинув сундучок, служивший емустолом.

В тесном трюме полутемно, ничего не различить, кроме звуковшторма. Должно, показалось.

Леонтий отложил вконец затупившееся перо и с удовольствиемраспрямил замлевшие, перепачканные в чернилах пальцы. Спаси Христос, всехорошо. И на душе полегчало. Правда, в ушах так и звенит крик… тот жалобныйзов! Он наскоро помолился, потом скинул камзол, рубаху и штаны и, завернувшисьв легонький тулупчик, оставшийся от отца, улегся на тюках с кожей, шерстью ильном, которыми была нагружена расшива.

Едва рассвело, как его разбудили беготня и суета на палубе.Торопливо одевшись, Леонтий поднялся наверх.

Шторм утих, будто его и не было. Расшива медленно двигаласьпо течению, распуская паруса. Занимался ясный рассвет. Печорский монастырь натраверзе правого борта сверкал куполами на зеленом берегу, в скрещении белых,серебряных, ослепительных солнечных лучей. С восторгом перекрестившись исотворив поклон чудному видению, Леонтий пошел по палубе туда, где толпилисьлюди. И блаженная улыбка сошла с его лица.

…Ее заметили, когда капитан велел сниматься с якоря. Онависела на якорном канате, слегка поднимаясь над водой, намертво вцепившись внего заледенелыми руками, а вокруг пояса была охвачена длинной полосой тонкого,но прочного шелка. Наверное, отчаявшись дождаться спасения, она в последнемпроблеске сознания смогла привязать себя к канату. Так ее и вытащили вместе сякорем.

Люди снимали шапки, крестились. Тяжелое молчание царило напалубе.

– Может, на лодке переправлялись? – наконец решился кто-тонарушить тишину. – В такой-то шторм – верная погибель! Бедняжка, кричаланебось, звала. А мы… Упокой, Господи, ее душу!

«Это она кричала! – вдруг понял Леонтий. – И я слышал ее.Слышал! Боже мой!»

Он растолкал судовщиков, упал на колени в порыве раскаяния иотвел с лица утопленницы мокрые темные пряди.

Белое, строгое лицо открылось ему. В синеву бледные губы.Окоченелая шея…

Он провел кончиками пальцев по мраморной щеке, ледяной шее.И сильнее молнии вдруг пронзил его легчайший трепет пульса в голубой жилке!