Часть целого - Стив Тольц

Солнце плыло по небу. Ветер быстро гнал похожие на дымку облака. Я смотрел на одноклассников будто сквозь двойное пуленепробиваемое стекло и думал: «Между нами не больше возможности взаимопонимания, чем между муравьем и камнем».

Даже после трех дня, когда занятия в школе закончились, мы с Терри оставались на дереве и наблюдали, как под нами началась игра в крикет. Бруно, Дейв и еще пять или шесть ребят образовали полукруг — прыгали, бегали и ныряли в грязь, забыв, насколько хрупко человеческое тело. То и дело раздавались громкие крики, наконец близнецы задрали головы и нараспев позвали меня по имени. При мысли о том, какие мне предстоят побои, я моргнул, и на глаза у меня навернулись слезы. Это были слезы страха. Как спастись? Я посмотрел на двух задир поддеревом и пожалел, что не обладаю тайной, непобедимой силой, чтобы они до самых печенок прочувствовали мою власть. Чтобы умылись кровью и подавились своими насмешками.

Внезапно мне в голову пришла мысль.

— Они насмехаются, — заметил я.

— Ты так думаешь?

— Точно. Я терпеть не могу насмешки. А ты?

У Терри перехватило дыхание. Потрясающая картина. Лицо расплылось, как жир на сковороде.

Я не стремлюсь к театральным эффектам, когда утверждаю, что в тот день на дереве решилась судьба семейства Дин. Не испытываю ни малейшей гордости от того, что сумел натравить брата на своих обидчиков, и, если бы мог представить, что, манипулируя им при помощи его фанатичного преклонения перед спортом, обеспечу производителей заказом на несколько дюжин мешков для трупов, наверное, никогда бы так не поступил.

Не буду описывать, что произошло дальше. Скажу одно: Терри спустился с дерева, выхватил у Бруно биту и ударил ею его в висок. Бой продолжался не более пятнадцати секунд. Дейв, самый противный из близнецов, вытащил нож и метнул его Терри в ногу. Не помню, на что был похож раздавшийся крик, ибо кричал я. Терри не проронил ни звука. Он молчал, даже когда я слез с ветки, бросился в свалку и оттащил его в сторону.

На следующий день в больнице врач без всякого сочувствия объявил Терри, что он больше не сможет играть в футбол.

— А как насчет плавания?

— Маловероятно.

— Крикет?

— Не исключено.

— Правда?

— Не знаю. Можно играть в крикет, но при этом не бегать?

— Нет.

— Тогда не получится.

Я услышал, как Терри тяжело вздохнул. По-настоящему тяжело. И его мягкое лицо восьмилетнего человека сразу окаменело. Мы стали свидетелями того, как он расстался со своей мечтой. Из глаз его хлынули слезы, послышался неприятный, гортанный звук — с тех пор нечто подобное я имел несчастье слышать всего раз или два — нечеловеческий вой, сопровождающий внезапный приступ отчаяния.

Философия

Сбылась прежняя мечта Терри: он, как его старший брат охромел. Только теперь я выздоровел, и он болел один. Брат, чтобы добраться из точки А в точку Б, пользовался моими старыми костылями, но иногда предпочитал днями напролет оставаться в точке А, а когда отпала надобность в костылях, взял покрытую лаком трость темного дерева. Он выкинул из комнаты все спортивные атрибуты: плакаты, фотографии, газетные вырезки, свой футбольный мяч, крикетную биту и очки для бассейна. Терри хотел забыть о спорте. Но разве это возможно? Разве получится убежать от собственной ноги, влачащей тяжесть разбитых надежд?

Мать старалась утешить сына (и себя тоже) тем, что стала относиться к нему как к маленькому — каждый день предлагала любимую еду (сосиски с тушеной фасолью), сюсюкала словно с младенцем, прижимала к себе и беспрестанно трепала по волосам. Если бы Терри позволил, она бы гладила его по лбу, пока не сошла бы кожа. Отец тоже находился в дурном настроении: хмурился, не в меру много ел, залпом вливал в себя пиво и, как мертвых детей, прижимал к груди спортивные трофеи сына. В тот период он сильно растолстел. В неистовом отчаянии глотал все без разбору, словно его кормили последний раз в жизни. В первые месяцы отец стал надуваться спереди, и его жилистая от природы фигура претерпела внезапное изменение, но затем все распределилось равномерно: талия сравнялась с бедрами и все вместе достигло ширины на четверть дюйма больше проема обычной двери. Во всех бедах он винил меня, и это его немного поддерживало. Чтобы вывернуть наружу его подсознание, не требовалось помощи психотерапевта. Он не прятал свои обвинения под спудом, а выражал прямо — за обедом. Угрожающе махал в мою сторону вилкой, словно изгоняющий беса крестом.

К счастью, вскоре он забыл про меня, вернувшись к своей прежней навязчивой мысли — о стоящей на холме тюрьме. Они с начальником были собутыльниками и много лет подряд, каждый вечер играя на бильярде, делали для смеха ставки по сто тысяч долларов. Начальник тюрьмы задолжал отцу астрономическую сумму в воображаемых купюрах. Однажды отец удивил приятеля, потребовав возвратить долг — но неживыми деньгами, он сделал странное предложение: пообещал простить все 27 миллионов долларов, если начальник тюрьмы принесет ему из кабинета дела заключенных. Теперь, когда будущее сына лопнуло, он гордился одним — собственным вкладом в возведение тюрьмы — материальным воплощением своего труда, которым можно было любоваться прямо с крыльца. И естественно, решил, что вправе знать, кто там гостит. Начальник тюрьмы снял с дел копии, и отец вечер за вечером изучал истории убийц, насильников и воров и представлял, как они сотрясают те самые решетки, которые установил он. Если хочешь знать, это стало началом конца моего отца, хотя падение ему предстояло еще долгое. Тогда же он начал орать на жену прилюдно, и она, не в силах этого терпеть, больше не выходила с ним из дому, а если они случайно встречались на улице, смущались и вели себя неестественно вежливо. Только дома они обретали естество и до одури оскорбляли друг друга.

В школе тоже все было очень непросто. Как ты знаешь, я никогда не мог вписаться в окружение. Даже втиснуться в него Терри, напротив, был принят и обласкан с первого дня, однако после того, как ему перестала служить нога и он не мог заниматься спортом, он сам отдалился от всех. Я наблюдал, как он ковыляет по школьному двору, целится кончиком трости в пальцы на ногах одноклассников и весом тела наваливается на ручку. Лично я считаю, что хмурым и раздражительным его сделало не только разочарование. Это была также реакция на бесконечное сострадание, которое ему приходилось терпеть. Видишь ли. окружающие, сочувствуя его потере, мешками вываливали на него огромные порции невыносимой доброты. Хуже ничего нельзя было придумать. Есть люди, душой и телом не принимающие жалости. Другие, например я, впитывают ее как губка. Ведь если долго жалеешь себя, кажется естественным, что и другие наконец встают на твою сторону и проникаются этим чувством.

Когда дорожки Терри и близнецов Бруно и Дейва пересекались, те грозно сверкали на него глазами. Брат не робел и отвечал им самой неискренней улыбкой. Они таращились друг на друга, устраивая одно из тех соревнований в мужественности, которое кажется таким смешным со стороны. Шагая за Терри по школьным коридорам, я понял, что он следует за Дейвом и Бруно, куда бы они ни пошли. Чего он от них хотел? Отомстить? Устроить переигровку? Я убеждал его оставить их в покое. Он только плюнул в ответ: