Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди - Виталий Шипаков

– Здравствуй, атаман, как жизнь разбойничья? Вижу, бог грехи покуда терпит, удали мужской не убавляется.

– Ох, Герасим, удаль-то есть, а вот удача задницей ко мне оборачиваться стала. Сижу сейчас да думаю, не пора ль нам с Ванькой местами поменяться. Вон какой волчара с него вырос, так ногайцев нынче вокруг пальца обвел, что почти без боя нехристей немытых напрочь безлошадными оставил, – посетовал Кольцо.

Подобрав свою длинную рясу, поп сел за стол и торжественно поведал:

– Вчера гонец ко мне от государева посла, князя Новосильцева прибыл. Просит этот князь именем святой церкви собрать большой казачий круг. Будет он пред вами речь держать и звать вступить в царево войско, чтоб державу православную от нашествия католиков нечистых защитить. На завтра сбор назначен, но уже сегодня со всех станиц окрестных к нам казаки прибыли. Дела с поляками-то принимают шибко нехороший оборот. Латиняне, они хуже татарвы, те на веру нашу хоть не посягают, но для шляхты – все мы еретики. Так что, ежели не дадим отпор, только два пути у нас останется – либо смерть, либо вероотступничество. Вот и думайте, казаки.

Переведя дух и малость поутратив в голосе торжественности, Герасим принялся журить побратимов:

– И не совестно вам, тут земля родная в такой опасности, что с монгольским игом несравнима, а вы винище пьете, баб срамных таскаете за сиськи, – и, обращаясь к Княжичу, добавил:

– Сильно-то не напивайся, а завтра после круга зайди ко мне, разговор серьезный есть.

Приунывшие Кольцо и Княжич с поклоном проводили отца святого до двери. Однако атаман не удержался, уже прощаясь, но блудливо ухмыльнувшись, попросил:

– Отец Герасим, девок наших забери. А то от слов твоих мысли праведные в голове появились, но руки все равно к их телесам греховным тянутся. Есть же у тебя для странников пристанище, там и посели, а заодно исповедуй, это им совсем не лишнее будет.

Посмеявшись, глядя вслед чинно шагающему по станичной улице в окружении блудниц попу, побратимы вновь уселись за стол, но прежнего веселья уже не было. Пили молча, каждый думал о своем, а время делиться помыслами еще не наступило. Слова священника вызвали немалый отклик в буйных головах и пылких сердцах лихих удальцов. Даже хмель, обычно веселивший атамана и повергавший в ярость или сладостную грусть есаула, почти не действовал. Первым начал нелегкий, однако неизбежный откровенный разговор, конечно, Княжич.

– А ведь поп, пожалуй, прав, нет у казаков своей державы, московским хлебом кормимся и без Руси никак нам не прожить. Ну не к туркам же идти. Ладно ты, хоть обличием на них похож, а я-то в евнухи султановы явно рылом не вышел, – мрачно пошутил Иван. – И про поляков Герасим верно говорит. Все мы русские для них «пся крев»16 и быдло. Я шляхту эту за нашу веру готов зубами рвать. Да не будь заступничества божьего, меня давно бы вороны в степи склевали. И чтоб я своего хранителя небесного, который все грехи мои прощает, вдруг взял да предал. Нет, не бывать такому никогда, – с гордостью заверил он и одним духом осушил целый ковш рамеи. Утерев усы и бритый подбородок, бороду Ванька не носил, росла она у молодого есаула какими-то клочками, делая его похожим на малохольного дьячка, Иван набросился на побратима:

– Чего молчишь? Атаман ты или кто? Отвечай, когда казак спрашивает.

Осадив разбушевавшегося Княжича тяжелым взглядом, тот с горечью, граничащей с отчаянием, ответил:

– Что ты хочешь от меня услышать? Правду? Так она у каждого своя. Твоя – одна, ну а моя совсем другая. Лиха тебе вдоволь довелось хлебнуть, но ты на вольном Дону родился, а потому не знаешь, как на Московии православный христианин над таким же православным умеет измываться. Царь Иван под корень весь мой род извел, а вы с Герасимом меня служить ему зовете. Как приперло государю, так и про разбойников вспомнил. А где он раньше был, чего думал, когда лучших воинов земли русской своим псам на растерзанье отдавал?

Малость успокоившись, Кольцо продолжил:

– Так что мне, в отличие от тебя, прежде чем в царево войско пойти, крепко надо подумать, – и совсем уже подружески добавил: – Сходим завтра, поглядим на князя, тогда и порешим, как быть. Ведь даже неизвестно, с чем царев посланник прибыл. Так чего же попусту болтать да горячиться, а то ведь эдак и до драки дело дойдет, нам с тобою только этого недоставало.

Пораженный своеобразной правотой его слов, Ванька сразу протрезвел:

– Не серчай, я ж о жизни твоей прежней не знаю ничего. Давай лучше выпьем, а то без выпивки в таких делах сам черт не разберется.

Когда выпили еще по кружке, побратимы принялись устраиваться на ночлег. Развалившись на пушистом персидском ковре, Кольцо насмешливо промолвил:

– Одну промашку мы, Иван, уже допустили, девок наших зря Герасиму отдали.

18

Не в пример своим предкам героическим, что служили самому святому князю Дмитрию Донскому, Дмитрий Михайлович Новосильцев воином не был. С детства робкий да болезненный не имел он склонности к ратным делам, но незаурядный ум, умение подчинять ему душевные порывы и талант к языкознанию позволили ему найти себя на посольском поприще. Много пользы принес царю и отечеству посол Московский, отстаивая интересы государства русского пред властелинами иных держав. Нелегка была та служба и опасна, вполне сравнима с воинской.

Как ни чудно, но не в родных краях, а на туретчине довелось князь Дмитрию свести знакомство с казаками. Он, конечно же, и раньше слышал о вольных воинах, но считал станичников обычными разбойниками, которых много по просторам Руси-матушки бродило. Приключилось это в первый год пребывания Новосильцева в Стамбуле. Сначала слух прошел о том, что малороссы на побережье высадились, что между ними и султанским войском произошло сражение, а затем с десяток пленников в тюрьму стамбульскую доставили для свершения казни. Движимый обычным любопытством, князь, не пожалев немалых денег на подкуп стражи, проник в темницу. Очень уж хотелось поглядеть ему на этих людей, родных по вере православной, но вовсе незнакомых.

Больше всех понравился посланцу царскому их вожак. В отличие от бритоголовых собратьев малороссов, атаман своею статью очень походил на московита, а оказался донским казаком. Несмотря на раны тяжкие, в общем-то смертельные – аж две пули угодили в живот, находился он в рассудке здравом, и разговор с ним князь запомнил на всю жизнь.

Как выяснилось, турки-то свою победу сильно приукрасили, а верней сказать, никакой победы вовсе не было. Огнем и мечом прошли казаки по прибрежным турецким городкам, многих христиан из плену вызволили, а когда султан на них все войско двинул, отбились, да обратно за море ушли. Лишь сотня смельчаков, что осталась прикрывать отход товарищей, почти напрочь была истреблена. В плен попали только тяжко раненые, которых добивать сам султанский визирь запретил, чтоб было на кого гнев повелителя направить и тем самым свою шею от удавки палача сберечь. На прощание Новосильцев спросил у атамана, в глазах которого, впрочем, как и всех его товарищей, не было и тени страха: