Вкус свинца - Марис Берзиньш

class="p1">— Не сердись, но, может, тебе бы лучше подошла какая-то дама, а не я?

— Дурак он и есть дурак. Кто это ходит в лес со своими дровами? Я ж для тебя стараюсь. Может, там кого себе найдешь.

— А почему ты думаешь, что я ищу?

— Не петушись. Можно подумать, я не вижу, как у тебя глаза начинают бегать, как только рядом юбка появляется.

Тяжело вздыхаю. Может, и начинают… может быть… Что он ко мне привязался? Думал бы лучше о себе.

— Но ведь сначала — Рождество, — увиливаю от темы. — Где будешь отмечать?

— Нигде… дома.

— Один?

— А что такого? Зажгу свечку, откинусь в кресле с бокалом грога… отлично. Мне больше ничего и не нужно.

— Так приходи к нам, — приглашаю я, хотя с мамой и Вольфом еще не договаривался.

— Спасибо, но не хочу у вас путаться под ногами. Это же семейный праздник.

— Как будто ты чужой. Родственник все-таки.

— Ну, не знаю… А Мария в курсе, что ты меня приглашаешь?

— Конечно, знает. Сказала, что будет здорово хоть раз в году тебя увидеть, — слегка привираю, но уверен, что мама думает так же. — Если придешь к нам на Рождество, тогда я пойду с тобой на новогодний бал.

— Ишь ты, шутник выискался! — смеется Коля. — А что мне с подарками прикажешь делать?

— Не нужно никаких подарков. Возьми какую-нибудь интересную бутылку для Вольфа, маме — конфеты, и все.

— Ты думаешь? — Коля в раздумье покусывает нижнюю губу. — Нет, без подарков нельзя… посоветуй что-нибудь!

— Ну, правда — не нужно. Вечно все носятся с этими подарками. Это же праздник для души, Иисус родился…

— Да, но восточные волхвы несли ему всякие дары.

— И все-таки подарки не самое главное.

Какое-то время продолжая спорить, договариваемся до того, что вместо елки можно использовать фикус, но цель достигнута — Рождество будем праздновать вместе.

«Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» — завершая богослужение, провозглашает священник Биргелис, мы все вместе поднимаемся и выходим из храма. Женившись на маме, Вольфганг сменил немецкий приход на латышский. А сегодня вечером даже и Николай — раз в год-то можно — пришел вместе с нами в Торнякалн- скую церковь.

Уже стемнело, но лучи фонарей, отражаясь в сугробах, щедро освещают дорогу домой. Как и полагается в дни торжества. Церковные колокола еще звонят, там и сям из открытых форточек доносятся голоса, пахнет тушеной квашеной капустой и только что испеченными пирожками, и легко представить, что в квартирах, где еще не задернуты шторы, украшены елки, горят свечи и накрыты столы. Кажется, вся округа охвачена предпраздничной радостной суетой, и мое настроение — лучше не бывает. Вольфганг с мамой под руку идут впереди, а мы с Колей за ними. Мы не обсуждаем только что услышанную проповедь, как делаем обычно, нам хорошо и так.

Приближаемся к перекрестку улицы Оливу с Виенибас гатве. Навстречу шкандыбают два мужика, явно под сильным газом. Один высокий, лицо в оспинах, другой — бородатый.

— Ничего себе! Лупит в колокол, будто конец света настал, — досадливо говорит бородач.

— Верно, господчики из молельни топают, — громко отвечает высокий и приближается к нам. — Эй, Рига в какую сторону? Заблудились мы в этой глухомани…

— Вы уже в Риге. Глухомань, как вы изволите выражаться, но все-таки Рига, — с достоинством отвечает Вольфганг.

— Не задирай нос, тоже мне, умник нашелся, — подвыпивший вызывающе смотрит на Вольфа. — Фриц, что ли? Эй, тебе уже давно пора отправляться в фатерлянд. Чего ты тут забыл?

— Атебе какое дело, забулдыга? Прочь с дороги!

— Что ты сказал? Браток, ты слышал, как он меня послал?! — рябой глянул на бородача.

— Пощекочем перышками? — бородатый испытующим взглядом обводит меня и Колю.

У меня от страха живот скрутило, потому что я знаю, что такое «пощекотать перьями». Ножи. Определенно, у них в карманах острые ножи.

— Что вылупился? — Коля делает шаг навстречу бородатому. — Вали куда подальше и оставь человека в покое.

— Постой-ка… а я этого знаю! — указывая пальцем на Николая, он отступает и поворачивается к собутыльнику. — Он одному из наших шею свернул.

— Когда? Кому? Это Ансису, что ли?

— Да нет, другому. Еще на войне. Поймали мы его, партизана, а он ночью охранника — чик, и удрал. Ну, милок, на этот раз не выйдет! — он резким движением вынимает из рукава нож и направляет его на Николая. — Что? Уже дрожишь, как старая шлюха?

— Да уж не тебя, красная сука, мне бояться. Забыл, как сам драпал в девятнадцатом году, наложив в штаны? — Коля в долгу не остается.

Бородатый открывает рот, но душераздирающий крик останавливает его.

— Поли-ци-я-я-яа! — никогда в жизни не слышал, чтобы мама так громко кричала.

— Ах, ты стерва! — высокий злобно цедит сквозь зубы и направляется к маме, но неудачно — Вольф не какой-то там слабак, он даже выше этого длинного.

Он хватает рябого за затылок и резко опускает вниз. Нос встречается с поднятым коленом Вольфа, и длинный, скорчившись, падает.

— Так в какую сторону тебе нужно было идти? — Вольф поднимает его за воротник и пихает лицом в сугроб. Ощупывая свое окровавленное лицо, длинный шипит, как вскипевший чайник.

Пока отчим разбирался с одним, другой, перекидывая нож из руки в руку, надвигается на Колю. Николай отступает и начинает раздеваться. В первый момент не понимаю, что он задумал, но, когда он набросил свое пальто на голову бородатому и у того от неожиданности выпал нож, я начинаю действовать. Тут же наступаю противнику на ногу и кричу Коле, чтоб он бил. Получив удар кулаком в грудь, бородатый теряет равновесие и валится на своего уже лежащего напарника. Коля поднимает пальто и тщательно отряхивает.

На земле сверкает нож. Поднимаю его и провожу большим пальцем по лезвию. Острый. Обычные алкаши с такими тесаками не ходят. Внезапно в голову приходит дикая идея. Бородатый пытается подняться на ноги, а я приседаю на корточки и подношу нож к его горлу. Чтобы рука не дрожала, сильнее прижимаю лезвие. Слегка перестарался, надрезал кожу, и потекла тонкая струйка крови. Хоть царапина небольшая, все равно неприятно, хочется отвести нож. Так и есть, какой-то я мягкотелый. Когда служил, как-то раз наш взвод отправили в картофельный погреб — перебить расплодившихся там крыс. Парни давили их ногами, кололи заостренными кольями, а меня как сковало. Смотрю на крысу — она отчаянно бежит, топ-топ-топ, в страхе ищет, где спрятаться. Не знаю, от отвращения или жалости, но ни одну ударить не смог. Тварь ничтожная, ну как такую мучить.

Но сейчас