Мотылек - Кэтрин Куксон

Когда Кейт Торман раздели и уложили в постель — она выглядела как покрытое простынями мертвое тело, — Агнес взяла со столика пузырек и спросила Пегги:

— Ты знаешь, что это такое?

— А, это что-то такое, от чего засыпают, и это облегчает боль и вообще, — ответила Пегги.

— Это опий?

— Нет, это микстура, которую прописывает ей доктор Миллер. Я думала, она безвредная, но она ее прятала. А из-за чего это произошло? Ты можешь мне рассказать?

— Это отец, он набросился на нее.

— Ты хочешь сказать, он ее ударил?

— Да. — Агнес принялась приводить в порядок вещи на туалетном столике и, собирая шпильки, спросила: — Ты что-нибудь знаешь о капитане Индийской армии?

Пегги ответила не сразу, и в словах ее прозвучала осторожность.

— Только то, что он был приятным и красивым молодым человеком, я бы сказала, настоящим молодцом.

— Он когда-нибудь останавливался у нас в доме?

— Да, было такое, во время одного из своих отпусков он проводил у нас бездну времени.

— Он был один? Я имею в виду…

— Нет, он был женат. Жена его была из Дублина. Но его родные жили где-то в центральных графствах, у них, насколько я могла догадываться, было там поместье. Он приезжал по приглашению вашего дедушки. По-моему, отец молодого человека и твой дедушка много лет дружили. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Они поссорились из-за этого.

— Ну, что же, это когда никогда, но должно было выплыть наружу, и лучше бы раньше, чем позже, у нее просто не хватало духа.

— Пегги, что тебе известно про Милли?

— Что я знаю про Милли? — Пегги села в кресло у изголовья кровати и сжала ладонями руку хозяйки. — Только то, что она настоящий лучик света в нашей жизни и без нее жизнь в нашем доме была бы серой и совсем безрадостной. Она наша тяжелая ноша, что и говорить, но все стоящее на этом свете тяжелая ноша. Сама жизнь — тяжелая ноша, сплошное сражение, борьба с первого же дня рождения. И жизнь не разбирает между богатыми и бедными, разве что Господь оделяет этим бедных более щедро, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Пегги, ты думаешь, что… что Милли не папина дочь и что поэтому-то он бывает такой?

— На первое мой ответ будет — не знаю, а на второй отвечу, что твой отец родился таким, и ничто не может его переделать, особенно, когда он напьется. Я видела, что делает вино с некоторыми людьми, они совершенно перерождаются. Но что касается хозяина, должна я тебе сказать, как я это вижу: алкоголь проявляет в нем то, что он есть. Он стал моим хозяином с тех пор, как умер его отец, а это случилось тридцать лет назад, но я так и не привязалась к нему, потому что никогда не могла безразлично относиться к низости. Я всегда благодарила Бога, что в тебе нет ничего от него и очень немного в мастере Арнольде и мастере Роланде. Но мастер Стенли унаследовал многое, и, хотя он пока что не пьет, все равно он сын своего отца, и в этом его слабость.

Агнес эта оценка их семьи не показалась странной, потому что Пегги фактически была для нее матерью, если не от природы, то духовно наверняка. Она в этом доме дольше любого из них. Она родилась в сторожке пятьдесят шесть лет назад и начала работать на кухне шестилетней девочкой. И Дейв Уотерз родился здесь же, в этом самом доме, его мать была кухаркой, а отец конюхом, и он вырос в комнатенке в конце коридора с помещениями для слуг. Он стал получать жалованье с восьми лет и получал шиллинг в неделю, несмотря на то что работал на конюшне с момента, как ребенком сделал первые шаги. В каком-то странном отношении это был их дом. Они вместе командовали хозяйством и всей прислугой и в лучшие времена, и сейчас, когда все так быстро покатилось под уклон, они продолжали вести дом, стараясь, так сказать, держать голову над водой, а потому она не видела ничего зазорного в своих отношениях с ними.

Доктор приехал через полтора часа. Он установил, что это был очень серьезный сердечный приступ, и прописал полный покой.

Внизу, в гостиной, он никак не прокомментировал отсутствие отца, но потом подозвал ее и Стенли.

— Ваша мать тяжело больна, — сказал он. — Если она перенесет эту ночь, то останется жить. Все зависит от ее внутренних сил и воли к жизни.

Агнес мысленно повторяла его слова «воля к жизни» и думала, что если это главное для ее выздоровления, то матери не выжить. Ибо теперь она осознала по-настоящему, какая гнетущая атмосфера безысходности такое долгое время затягивала и затягивала ее. Если бы она поняла это раньше, то отнесла бы к неизъяснимой тоске, которая проистекала из раздельного существования, которое вели ее мать и отец, сходясь вместе только ради того, чтобы принять гостей или нанести визит в другие дома и таким образом поддержать видимость семейного благополучия.

Но теперь ей стало понятно, что дело не столько в тоскливом существовании, сколько в том, что жизнь ее матери увядала без любви, и это убивало в ней жажду жизни: мать так долго не знала любви — от мужа, от сыновей, даже от нее самой, потому что она не чувствовала у матери такой потребности, скрывавшейся за чопорной, по всей видимости, эгоистической наружностью, эгоистической потому, что она не желала заниматься своей дочерью Миллисент и отказывалась нести какую-либо ответственность за нее, но теперь она знала, что для этого имелась причина и что во всем этом есть и ее немалая вина.

Проводив доктора, она вернулась в комнату матери, где оставалась Пегги. Стенли лег спать, сказав, чтобы она позвала его, если матери сделается хуже. Она хотела сказать, что хуже, чем сейчас, ей уже быть не может, хуже могла быть только смерть, но она не стала этого говорить, только кивнула, что он может идти спать. И еще раз повторила про себя, что Стенли — это отец, только в другом, молодом обличье.

Агнес провела эту долгую ночь неспокойно, то и дело просыпаясь. От сидения в кресле все тело сводило. Она открыла глаза и посмотрела на стоявшее по другую сторону кровати кресло. Оно было пусто. Наверное, Пегги пошла вниз приготовить питье. Она перевела взгляд на мать и вздрогнула, увидев, как у той задрожали веки. Агнес склонилась к ней и ласково позвала:

— Мама!

Кейт Торман открыла глаза, шевельнула губами, видно было, что она силится что-то сказать, но слова не выговаривались, и Агнес произнесла:

— С тобой все хорошо. Все хорошо, мамочка. — Она подвинула свое кресло поближе к кровати, опустившись в него, откинула с потного лба упавшую прядь волос и снова заметила, что мать пытается заговорить. Стараясь быть как можно ласковее, Агнес произнесла: — Не пытайся разговаривать, мамочка, тебе нужно отдыхать.

— Агнес, — выдохнула Кейт.

Что это было ее имя, Агнес скорее догадалась, чем услышала его, и она сказала:

— Да, мама?

— Мои…

— Пожалуйста, постарайся не разговаривать, мама.

— Мои ключи.