Мотылек - Кэтрин Куксон

— Твои ключи. Тебе нужны твои ключи? Хорошо. Хорошо, я достану их.

Агнес знала, что мать держала ключи от ларца с драгоценностями в своем секретере, который стоял сбоку от окна, и, подойдя к нему, открыла верхний ящик и вынула из него связку ключей. На кольце были нанизаны четыре ключа, и, когда она вложила связку в руку матери, пальцы Кейт Торман скользнули по ней и остановились на самом маленьком. Затем, словно это был непосильно тяжелый груз, она уронила их на одеяло и, поглядев несколько секунд немигающими глазами в лицо Агнес, она промолвила:

— Тайничок… Секретный ящичек… бюро… ларчик в бюро.

То, что мать называла бюро, было письменным столом. Его изготовили лет пятьдесят тому назад, когда было модно устраивать тайнички во всевозможной мебели, но преимущественно в письменных столах. Действовавшая на пружинку кнопка находилась в маленьком ящичке с правой стороны. Как правило, она высвобождала узенькую планку в верхней части вертикальной стойки, планка как по волшебству откидывалась, и открывалось небольшое пространство с двумя одинаковыми ящичками.

Агнес было все известно о секретном ящичке, еще ребенком она много раз открывала и закрывала его. Она не помнила, сколько ей было лет, когда ей было сказано больше не притрагиваться к нему, так как державшая его пружинка ослабла и плохо держит. Она подошла к столу, нажала на кнопку и, как столько раз бывало в детстве, увидела, как верхняя часть ложной стенки откинулась, открыв взору секретное отделение. Средняя панель стенки сама имела собственную секретку, расположенную под ложным верхом. Стоило на нее нажать, как раскрывалась маленькая дверца. Агнес нажала на нее, дверца, как всегда, открылась, и она увидела стоявшую внутри перламутровую шкатулку. Вынув шкатулку, она хотела поднять крышку, но она не поддавалась, так как была заперта. Вот почему мать заговорила о ключе. Она быстро повернула ключик, открыла шкатулку и увидела внутри сложенными вдвое несколько листочков бумаги, они лежали сверху на конверте. Она быстро вынула их и, прежде чем вернуться к постели матери, нажав на кнопку, закрыла тайник.

Подойдя к кровати, она заметила, что мать крайне возбуждена, а когда она вложила письма ей в руку, та вытянула из пачки конверт.

Дрожащими пальцами она раскрыла конверт, перевернула конверт клапаном вниз, и на одеяло выкатилось кольцо. Мать старалась нащупать его, Агнес подобрала кольцо и подала матери. Та несколько мгновений смотрела на него, потом протянула руку, положила ладонь на руку дочери и сжала ее вместе с кольцом, пробормотав:

— Это тебе. Береги его, всегда береги его. Мне оно очень дорого. Но… сожги эти. Обещай, что сожжешь.

Только ее последние слова растаяли у нее на губах, как в дверь спальни раздался легкий стук, дверь тут же распахнулась, и Агнес поняла, что в комнату входит отец. Быстрым движением она сунула письма в промежуток между пуговицами халата, автоматически затянув поясок вокруг талии. Так что, когда отец оказался рядом с ней, она поднимала с постели пустую шкатулку.

Мать лежала теперь с закрытыми глазами, словно зная о присутствии мужа и не желая его видеть. Почувствовав что-то неладное, он взглянул на шкатулку и на кольцо, которое Агнес теперь держала между большим и указательным пальцами, и хриплым голосом спросил:

— Что это?

— Кольцо. Мать хочет отдать его мне.

Он протянул руку, взял у нее кольцо, и глаза у него сузились в щелочки. Очевидно, он видел кольцо впервые.

— Где оно было? Откуда ты его взяла?

— В ее… в ее ящике, — Агнес кивком показала на туалетный столик, — в этой шкатулке.

Он схватил шкатулку, перевернул ее дном вверх, потом отдал и шкатулку, и кольцо Агнес, а затем, тяжело посмотрев на нее, перевел взгляд на жену и спросил:

— Как она?

— Она очень больна. Доктор говорит, что ей… что ей нужен абсолютный покой.

— Она в сознании?

— Только что была. А так то приходит в себя, то снова теряет.

— Она сама виновата. Ты это знаешь, так ведь? — Агнес знала кое-что другое и поэтому не ответила ни слова, только посмотрела ему прямо в лицо. Он отвернулся и, выходя из комнаты, бросил: — Сообщи мне, когда еще раз придет доктор.

Она крепко прижала руки к груди и почувствовала, как зашуршала под ними бумага, потом посмотрела на мать, она дышала с большим трудом. Она было хотела вынуть письма из-за пазухи, как дверь снова отворилась и в комнату вошли Пегги с Руфи. Руфи Уотерз фигурой пошла в мать, у нее было короткое полноватое тело и простоватое лицо, часто улыбчивое, мать же ее по большей части пребывала в состоянии безмятежного покоя, за которым скрывались многие особенности ее характера.

Пегги подошла к хозяйке и склонилась над ней, а Руфи, глянув на Агнес, проговорила:

— На вас лица нет, вы так устали, идите умойтесь и оденьтесь. Магги приготовила вам завтрак, он на подносе в маленькой столовой, там вас никто не побеспокоит, и камин так уютно горит. Кто бы только мог подумать, что только вчера солнце грело вовсю, а сегодня все замерзло.

Агнес кивнула Руфи, потом посмотрела на Пегги и сказала:

— Если… если будет что-то новое, сразу идите за мной, хорошо?

— Обязательно. Идите, идите. Как сказала Руфи, идите поешьте, потому что, как мне думается, нас ждет долгий день, а за ним еще долгая ночь.

— А как же ты?

— По-моему, я большую часть ночи продремала.

Она посмотрела на шкатулку в руках Агнес, но ничего не сказала, и Агнес вышла из комнаты, прижимая шкатулку к груди.

Оказавшись у себя в комнате, она положила кольцо на поднос, стоявший на туалетном столике, потом присела на край кровати и только тогда вытащила письма. Держа их на вытянутой руке, она стала их рассматривать. «Сожги их», велела ей мать, и она так и сделает, но сначала прочитает, так как чувствует, что узнает из них правду о рождении Миллисент.

Сначала она открыла и прочитала то, которое лежало в конверте, и первая же строчка заставила ее широко открыть глаза и рот.

«Любимая, любимая, я помню, что мы дали слово не писать друг другу, но я не могу покинуть страну и тебя, не сказав последнего слова. Я не перестаю повторять себе: почему это должно было произойти таким образом? Слишком поздно, восемь лет — это слишком поздно для нас обоих. Какой же циник подстроил все так, чтобы мы поженились на одной и той же неделе и в церквах всего в какой-то миле друг от друга и семь с половиной лет не видели лица друг друга? Но в тот же момент, когда мы увидели друг друга, мы поняли, что судьба сыграла с нами злую шутку, смешав все карты нашей жизни.

Возможно, любимая, мне не суждено больше взглянуть в твое лицо, но оно стоит перед моими глазами, как будто я рядом с тобой, каждый момент, пока я бодрствую, и я мысленно сжимаю его своими ладонями. Я ни разу за прошедшие недели не почувствовал ненависти к слову долг: долг перед своим королем и своей страной, долг перед родителями… долг перед семьей. О, этот последний долг, долг, который обрекает нас жить скованными тяжкими цепями! Возможно, это и хорошо, что мы не желторотые юнцы, иначе могли бы очертя голову, не думая о других, бросить все и вся. Но даже, несмотря на это, я не единожды был готов поступить именно так. И все же я не заставил тебя пройти это страшное испытание, может быть, потому, что видел твоих детей и вспомнил своих собственных.