Различия - Горан Петрович

Пауза тем временем затягивалась, немногочисленные зрители заерзали в креслах. Раздался свист. Зазвучали возмущенные возгласы. Через пару минут поднялся настоящий гвалт, почти все что-нибудь выкрикивали, не особо выбирая выражения.

Даже Бодо проснулся, потянулся, снял дешевые солнечные очки, огляделся и принялся свистеть пронзительнее всех. Это он действительно умел. В два пальца.

В отличие от него Вейка только лизнул и поднял вверх указательный палец и еще больше съежился:

— Я вам говорю, откуда-то тянет сквозняком. Да успокойтесь вы, люди!

Драган, несмотря ни на что, продолжал «читать» для Гаги. Когда есть что пересказать, это плевое дело. А вот с такой ситуацией справится не каждый:

— Сейчас он признается ей в любви. А она ответит ему тем же.

— Ну знаете, это уж слишком! До каких пор вы собираетесь обманывать неграмотных людей? А вы, почему вы позволяете себя морочить? Неужели не видите, что нет не только изображения, но даже и звука?! — Господин Джурдже Джорджевич решил, что наконец пробил его час, пусть даже продолжительностью в пять минут, что сейчас он прольет свет на эту бессовестную ложь, которую был вынужден терпеть с самого момента ее зарождения.

Гаги остановил Драгана:

— Браток, обожди чуток, запомни, где остановился...

А потом обернулся и высказался:

— Профессор, ну что вы за гнида такая!

Эракович, без сомнения, поддержал бы господина Джорджевича, но был слишком увлечен тем, что объяснял своей супруге:

— Великолепно! Вот это я называю художественной провокацией высшей пробы. Браво! Какой кадр! Мои искренние поздравления режиссеру! Ты только пойми, пустой экран — это же символ исчерпанного значения, это страшная картина мира, образ уставшей цивилизации, которой нечего больше сказать!

Госпожа Эракович растерянно пробормотала:

— Серьезно? Как же я все пропустила? Хотя должна сказать, что заплаты действительно пристрочены довольно небрежно.

Ж. и 3. самым учтивым тоном, на какой только были способны, попросили:

— Дяденька, вы не могли бы сесть чуть-чуть пониже, нам из-за вас ничего не видно...

Оглянувшись, Эракович в бешенстве завопил:

— Брысь, сопляки! Перестаньте мешать! Вот вызову милицию, узнаете!

Крле Рубанок процедил:

— Эх, жаль, инструмента со мной нет... Мать моя, клянусь, Швабич был бы уже без руки...

Лазарь Л. Момировац обвинил во всем власть:

— Ничего удивительного! Они всегда вырезают то, что естественно!

Негомир, сидя на месте, притоптывал. Будто отбивал басы. Время от времени приподнимаясь, словно ударяя в медные тарелки. Он сильно вспотел. Ему было жалко, что Невайда Элодия ушла и не может услышать этот новый сумасшедший ритм.

Отто еще больше испугался и по-прежнему сидел, закрыв лицо руками. Он даже не подсматривал сквозь пальцы.

Тршутка, как настоящий парень, свистела громче, чем Бодо. И завывала:

— Уууу!

Парочки сначала было смутились, словно их застигли за чем-то неприличным, но тут же и сами присоединились к протестующим крикам.

Возмущались все, кроме Чеканяца. Он оцепенел, он переживал нечеловеческие муки, делая вид, что продолжает следить за фильмом на тот случай, если придется его пересказывать. Но глаза оставались глазами, они стреляли по сторонам сами собой. У Чеканяца заболела голова. Не выдержав, он оглянулся: Чиричева неохотно застегивала блузку. И говорила Ускоковичу:

— Ну что это такое? Я только-только выплыла...

Фазан предложил Христине:

— Пошли отсюда куда-нибудь...

Цаца Капитанка, кивнув в сторону Чиричевой, шепнула Джиджану:

— Обратите внимание, девушка из приличной семьи, семьи медиков, а так опустилась, на самое дно!

Все это длилось удивительно долго. Зрители топали ногами и все слаженнее выкрикивали:

— Шваба, крути кино! Жулье, верните деньги! Сапожник! Кино! Кино! Крути кино!

Один только товарищ Абрамович из первого ряда с блаженным выражением лица ничего не замечал. Он был уверен, что все идет своим заведенным порядком, и жмурился.

И кто знает, как долго все это могло продолжаться, но тут зажглось боковое освещение, кто-то запутался в тяжелой занавеске на входной двери, потом с трудом из нее выпутался, и в зал, кашляя от пыли, вошла тетка, уборщица.

Именно так, тетка. Не старик Симонович, который отвечал за проверку билетов, места и действия в случае «чрезвычайной ситуации». Не киномеханик Швабич. Не директор «Сутьески». А просто тетка. Безымянная, вечно простуженная женщина в синем вылинявшем халате и матерчатых сношенных тапках. Она попыталась что-то сказать, но не смогла.

— Товарищи... — начала она несколько секунд спустя.

— Товарищи, успокойтесь, не надо так, я должна... — снова заговорила она.

А потом сжала кулаки, собралась с силами и, едва сдерживая слезы, наконец выговорила:

— Перестаньте, не надо, товарищ Тито умер!

Повисло молчание. То самое, которое называют гробовым. В тишине стало слышно, как потрескивает известковая побелка на лепном потолке... В снопе света из кинопроектора и раньше можно было заметить, что сверху, со стилизованных Солнца и Луны, с планет и созвездий, осыпается мельчайшая молочно-белая пыль, белее и нежнее пудры... Конечно же, она продолжала парить в воздухе и тогда, когда неожиданно прервался фильм... Словно для того, чтобы все на свете примирить, запорошить следы, смягчить складки морщин вокруг глаз и возле рта, убелить наши лица...

А потом раздалось хлопанье сидений: всякий раз, как кто-нибудь вставал, слышался хлопок. И хотя это считается плохим литературным приемом, попробую передать звук: «Клап-клап, клап-клап...» То ритмично, словно аплодисменты, сначала одиночные, а потом дружные. То очередью, как будто вымуштрованный взвод построенных шеренгой солдат зловеще щелкает затворами винтовок.

Встал даже Абрамович. Не вполне сознавая, где находится, он как в тумане вспомнил, что пришел в кино, но сейчас все вокруг напоминало неожиданно прерванное партийное собрание. Он озабоченно обращался ко всем с вопросом:

— Товарищи, куда вы? Что, продолжение заседания завтра?

Встал Бодо, правда пошатываясь. Его солнечные очки куда-то запропастились, он хватался за карманы, чтобы посмотреть на своем плане, где расположена ближайшая «база», ближайший тайник со «средствами для корректировки действительности».

Встал и Вейка. Он держался осторожно, боялся, как бы его не унесло сквозняком.