Всё из-за тебя, Итан - Али Стэндиш

– Пофиг, – отвечает Родди, полностью переключившись на игру.

– Ну а ты, Итан? – спрашивает мама. – Расскажешь нам о друге, с которым ты провёл сегодня весь день?

– Подруге, мам. Её зовут Корали. Она тоже новенькая… ну, вроде того. Просто её исключили из интерната за то, что она залила пол в танцевальном зале средством для мытья посуды, превратив его в банановую шкурку. Вот она и вернулась в Палм-Нот.

– Твою подругу исключили из интерната? – переспрашивает папа, нервно поглядывая на маму.

– Только потому, что какая-то девочка сломала лодыжку, – поясняю я. – Случайно. На самом деле это было ужасно смешно.

– Банановая шкурка? Танцевальный зал? Что-то мне это напоминает, – задумчиво произносит мама. – Просто какое-то дежавю.

– А ты уверен, что это хорошая компания? – снова спрашивает папа.

– Родди, послушай, что брат говорит, – приказывает мама. – И сними наконец бейсболку!

Но Родди уже приклеился к телевизору.

– Игра же идёт, мам!

– Брат слушал, теперь твоя очередь, – вмешивается папа.

– А я и слушаю. У Итана новая подружка, но вам не нравится, что её исключили из интерната. Только я считаю, пусть лучше у него будет хоть какая-то подруга, чем никакой. Вы разве не для того тащили нас в эту чёртову дыру, чтобы он мог прикидываться нормальным?

– Родди! – вскрикивает мама. – Сейчас же извинись перед Итаном!

Родди скрещивает руки на груди.

Папа с размаху хлопает ладонью по столу – такое я видел всего несколько раз в жизни. Посетители за соседними столиками замолкают. Я стараюсь вжаться в стул.

– Родерик Трюитт, – вопит папа. – Ты извинишься перед братом или немедленно выйдешь из-за стола.

– Да всё в порядке, пап, – бормочу я. Но меня никто не слушает.

– И сними эту поганую бейсболку! – добавляет мама.

– Отлично, – усмехается Родди. – Я иду домой.

Чтобы не видеть лица родителей, когда Родди встаёт и выходит, я разглядываю стены. Они увешаны фотографиями улыбающихся людей, готовящих барбекю прямо на пляже, и позирующих на песке волейбольных команд с подписями вроде «А где-то уже пять часов» или «Пляж – это состояние души»[9].

Мама с папой тихо переругиваются, стоит ли бежать за ним, но в конце концов папа напоминает, что Родди уже достаточно взрослый и вполне способен сам о себе позаботиться.

Я почему-то несколько расстроен, что они так легко дают ему уйти, хотя с меня пару недель глаз не спускали.

– Итан, дорогой? – вкрадчиво говорит мама. – Не думай о том, что сказал Родди, ладно? Он всё ещё злится, что нам пришлось уехать из Бостона. На нас злится, не на тебя.

– И мы рады, что ты завёл новую подружку, – поддакивает папа.

– А как вообще день прошёл? – Мама приглаживает волосы, пытаясь вернуть разговор в нормальное русло. Ещё одно из главных правил доктора Горман. Нормальность – вот ключ к исцелению. Как будто моя жизнь может снова стать нормальной.

Я рассказываю о диорамах и рыжих волках. Папа предлагает как-нибудь в выходные съездить туда на экскурсию, если я, конечно, захочу. Можно даже мою новую подружку Корали с собой взять.

– Было бы круто, пап, – говорю я. – Спасибо.

К тому времени, как мы делаем заказ и Зовите-Меня-Просто-Риз приносит сэндвичи с тунцом и креветками, никто уже не голоден.

По дороге домой мы нагоняем шагающего по обочине Родди. Папа открывает окно, предлагает ему садиться, но Родди заглядывает в машину, качает головой: «Нет, спасибо» – и сплёвывает на дорогу.

Папа резко давит на газ, бормоча себе под нос, что как-нибудь непременно преподаст ему урок.

Когда мы возвращаемся, пикапа дедушки Айка на месте нет, хоть он и сказал, что остался ужинать дома.

Он вообще слишком часто отсутствует, особенно для старика, который просто хочет, чтобы его оставили в покое. Интересно, куда он ездит. Хотя не то чтобы в Палм-Нот было из чего выбирать.

Может, он уезжает, просто чтобы быть от нас подальше. Может, просто катит себе и катит.

Я иду перекусить на кухню, где под потолком всё ещё плавают клубы дыма, потом поднимаюсь по скрипучей лестнице, собираясь взяться за домашку по английскому. Но едва взбираюсь наверх, как вижу дверь в комнату дедушки Айка.

С тех пор, как мы приехали, она неизменно была заперта, но сейчас стоит приоткрытой.

Я замираю, понимая, что не должен входить, но ничего не могу с собой поделать. Мне нужно знать, что там, внутри.

Кладу руку на ручку, толкаю…

– Эй!

Рука отдёргивается сама, я оборачиваюсь и вижу высоченную фигуру дедушки Айка: глаза налились кровью, щёки побагровели от ярости. Должно быть, он вернулся, пока я делал себе бутерброд.

Дедушка Айк проходит мимо и хлопает дверью так, что сердце чуть не выскакивает из груди.

– Ты её открыл? – рычит он, прижимая меня к стене. – Что-нибудь трогал?

Я мотаю головой:

– Н-нет… Нет, она уже была открыта.

Он бурчит что-то себе под нос. Неужели это человек, всего несколько часов назад учивший меня водить пикап? Как такое возможно?

– Передай своей матери, что ей в моей комнате делать нечего. И то же касается тебя, слышишь?

Я отчаянно киваю.

– В эту комнату вход воспрещён. Вход. Воспрещён.

И, оттолкнув меня, он запирается изнутри прежде, чем я успеваю открыть рот, чтобы сказать: «Прости».

Наутро я ничего не говорю родителям об инциденте с дедушкой Айком, чей пикап снова исчез. Мне ужасно стыдно от одной мысли, что он застал меня за попыткой к нему вломиться.

Но я по-прежнему хочу знать, что же такое он прячет у себя в комнате.

В школу я еду на велосипеде, чтобы Корали по дороге к Мак не пришлось опять медленно наворачивать круги. Сюзанна весь день со мной не разговаривает и даже не смотрит в мою сторону, хотя на обществознании нас включают в одну группу, готовящую плакат о майя. За обедом мы с Корали и несколькими другими одноклассниками садимся как можно дальше от Сюзанны, на противоположном конце столовой.

После школы мы вдвоём, как и вчера, сразу катим к Мак, но, добравшись туда, обнаруживаем на двери табличку: «Уехала в Плезант-Плэйнс за удобрениями. Вернусь завтра».

– Похоже, библиотекой нам сегодня не воспользоваться, – ворчит Корали.