Дорога шамана - Робин Хобб

Когда старые боги покинули наш мир, они оставили немного магии тем людям, кто предпочитает обитать во мраке, не принимая свет доброго бога. Но у них сохранились лишь крохи прежнего могущества. Холодное железо побеждает эту магию, сковывает ее, не давая вырваться на свободу. Достаточно выстрелить в жителя равнин железной пулей, и его заклинания полностью теряют силу. Эта магия передается из поколения в поколение, но мы имеем дело всего лишь с магией. Ее время прошло. Она оказалась недостаточно живучей, чтобы противостоять цивилизации и новым изобретениям. Мы на пороге новой эры, сын мой. И нравится нам это или нет, но мы должны двигаться вперед, иначе окажемся раздавленными колесами прогресса.

Когда нам удалось скрестить лошадей шира с нашими и выковать плуг из железа, урожаи удвоились. В половине домов Старого Тареса уже есть канализация, и почти все улицы города вымощены. Король Тровен наладил сообщение между городами — дилижансы ездят по расписанию, регулярно доставляется почта. По всем большим рекам ходят торговые корабли. Теперь модно отправляться в путешествие вверх по Соудане до Кэнби, а потом обратно на быстроходных и очень комфортабельных пассажирских судах.

По мере того как все больше торговцев, исследователей и праздных туристов будет продвигаться дальше на восток, за ними потянутся и обычные люди. Небольшие поселения превратятся в города уже при твоей жизни. Времена меняются, Росс. И я намерен способствовать этим изменениям в нашей Широкой Долине. Болезнь спеков всего лишь болезнь. И ничего больше. Какой-нибудь лекарь найдет против нее средство, как это произошло с болотной лихорадкой или горловым гниением. От первой болезни теперь используют толченую кору кензера, от второй — полоскание джином. За последние двадцать лет медицина далеко продвинулась. Я не сомневаюсь, что лекарство против чумы спеков будет найдено либо же люди научатся ее избегать. А до тех пор мы должны относиться к ней как к обычной болезни, а не выдумывать себе страхи, точно дети, принимающие забытый в постели носок за страшную буку. — Он помолчал, а потом добавил: — Жаль, что наш монарх не выбрал себе подругу, менее склонную к полетам фантазии. Интерес ее величества к чудесам и посланиям «с того света» привел к тому, что люди стали интересоваться подобной чепухой.

Я услышал более легкую поступь брата, когда он направился к окну. Он вновь заговорил, осторожно подбирая слова, поскольку знал, что отец не переносит даже малейшей критики в адрес нашего короля.

— Я уверен, что ты прав, отец. С болезнью должна бороться наука, а не заклинания и амулеты. И все же, мне кажется, часть вины за условия, способствующие возникновению болезни, лежит на нас самих. Кое-кто утверждает, будто наши приграничные города стали отвратительными рассадниками греха с тех пор, как король обязал должников и преступников искупать свою вину и начал их отправлять на восток. Я слышал, что там процветает преступность, люди живут в грязи, как крысы, среди собственных нечистот и мусора.

Некоторое время отец молчал, и я не сомневался, что брат затаил дыхание, ожидая резких упреков. Однако отец с большой неохотой признал:

— Вполне возможно, что король ошибся, когда проявил милосердие по отношению к преступникам. Логично было предположить, что человек, получивший шанс начать жизнь с чистого листа, на новом месте, оставит за спиной все прошлые грехи, станет строить дома, создаст семью и забудет о прежних привычках. С некоторыми так и происходит, и к ним следовало проявить милосердие и даже потратить деньги. Быть может, даже если один человек из десяти действительно сумеет побороть свои преступные наклонности, нам следует поступиться остальными девятью ради спасения этого одного. Но как всерьез рассчитывать на то, что король Тровен сумеет обратить в достойных граждан негодяев, которые не верят учению доброго бога? Что можно сделать для того, кто не желает протянуть руку для своего спасения?

В голосе отца появились жесткие интонации, и я прекрасно знал, о чем он сейчас будет говорить. Он был уверен, что человек сам определяет свою судьбу, в какой бы семье ему ни суждено было родиться. От отца, второго сына дворянина, все ждали, что он будет служить королю и стране. Так и произошло, но Кефт Бурвиль стал одним из избранных, кому его величество пожаловал титул лорда. И он не требовал от других людей больше, чем спрашивал с себя.

Я ждал, когда он пустится в рассуждения, но тут услышал голос матери. Мои сестры гуляли в саду, и она стала звать их домой.

— Элиси! Ярил! Возвращайтесь в дом, мои дорогие! Вас искусают комары, они испортят ваши личики!

— Идем, мама! — ответили сестры, привычка к послушанию и нежелание уходить из сада смешались в их голосах.

Я их не винил. Этим летом отец распорядился вырыть для них декоративный пруд, и он стал для сестер любимым местом вечерних прогулок. Множество разноцветных бумажных фонариков, которые, как ни странно, совершенно не затмевали свет звезд, делало беседку у пруда особенно уютной. Ее стены были увиты виноградными лозами, а тропинки, ведущие к ней, плутали меж кустов, окутанных по вечерам упоительными ароматами. Пришлось проявить немало изобретательности, чтобы в пруду не высыхала вода, к тому же один из молодых садовников дежурил около него по ночам, чтобы не позволить диким котам выловить оттуда безумно дорогих экзотических рыбок. Мои сестры с удовольствием сидели возле пруда, мечтая о своих будущих домах и семьях, и я часто проводил вечера вместе с ними.

Я знал, что, после того как сестры вернутся домой, мать вспомнит обо мне, поэтому бесшумно выскользнул из своего укрытия под окном и по усыпанной гравием дорожке подошел ко входу в дом, незаметно миновал парадную дверь и поднялся в свою классную комнату. На какое-то время я перестал думать о чуме спеков, но на следующий день попросил сержанта Дюрила сравнить нынешних солдат с теми, кто находился в его подчинении, когда они с отцом служили на границе. Как я и предполагал, сержант заявил, что выучка и моральные качества солдат прежде всего определяются достоинствами офицера, который ими командует, и что лучший способ быть уверенным в своих подчиненных — это самому всегда оставаться на высоте.

И хотя я уже слышал подобные изречения и раньше, я принял их как руководство к действию.

Я взрослел, одно время года сменялось другим. Тем долгим летом, когда мне исполнилось двенадцать, чтобы забраться в седло Гордеца, требовались его бесконечное терпение и вся моя мальчишеская ловкость. К тому дню, когда мне сравнялось пятнадцать, я уже мог положить руки на спину своего рослого скакуна и легко, не дрыгая бессмысленно ногами, запрыгнуть в седло. Эта перемена нравилась нам обоим.

Были и другие. С тощим, вечно недовольным мной учителем мы давно расстались. После него у меня сменились еще два преподавателя — наглядный пример того, что требования отца к моему воспитанию становились все более жесткими. Теперь по вечерам сомной занимался суровый наставник, на чьи уроки я не осмеливался опаздывать. Это был сухопарый старик со стянутыми в хвост седыми волосами и желтыми зубами, он обучал меня тактике, логике, а также письму и правильной речи на варнийском, официальном языке нашей древней родины. К сожалению, он не задумываясь использовал в качестве дополнительного аргумента очень гибкую линейку, которую, казалось, никогда не выпускал из рук. К тому же питался мастер Рортон, по-видимому, в основном чесноком и перцем, и его зловонное дыхание сводило с ума, когда я, сгорбившись, сидел за столом и аккуратнейшим образом выводил заданный урок, а он наблюдал за каждым движением моего пера, стоя у меня за спиной. Днем своими знаниями и опытом со мной делился мастер Лейбсен, мрачный тип, приехавший к нам из далеких западных земель, он преподавал мне теорию и практику владения оружием. Я уже вполне прилично стрелял из пистолета и мушкета, стоя на земле и из седла. Он объяснял мне, как следует отмерять порох на глаз так же точно, как другие делают это при помощи весов, как самостоятельно отливать пули, поддерживать оружие в порядке и чинить его. Разумеется, мы тренировались, используя свинцовые пули. Более дорогие, железные, при помощи которых мы одержали победу над жителями равнин, естественно, отливали опытные кузнецы. Мой отец не видел необходимости тратить их на стрельбу по мишеням. Мастер Лейбсен научил меня также борьбе, боксу, владению палкой, фехтованию и, втайне от всех, после моих многочисленных просьб, метанию ножей и рукопашному бою кинжалом. Уроки Лейбсена я любил почти так же сильно, как ненавидел казавшиеся мне бесконечными вечерние занятия с мастером Рортоном с его вонью изо рта.