Западня Данте - Арно Делаланд

— Вы знаете, кто служит в Сан-Джорджо Маджоре? — внезапно оживился он.

На сей раз ответил Вендрамини:

— Отец Козимо Каффелли.

«Каффелли. Надо же…»

— Да, я с ним знаком, — кивнул Пьетро.

— Он также был исповедником Марчелло, — добавил Гольдони.

— Его исповедник, говорите? Любопытно…

Пьетро замолчал и задумчиво потрогал губу. Ему доводилось в прошлом сталкиваться с Каффелли. Да и тот вряд ли забыл о Черной Орхидее. Каффелли очень помог сенатору Оттавио убедить инквизиторов выдвинуть против Пьетро обвинение в атеизме, каббале и аморальном поведении, в результате чего Виравольту разлучили с Анной Сантамарией и бросили в тюрьму. Каффелли сыграл немалую роль в аресте Виравольты.

«А вот это обещает быть интересным…»

Он вновь обрел способность улыбаться.

— Благодарю вас.

Тут его окликнул Броцци, и Пьетро обернулся. Врач Уголовного суда все еще оставался на сцене. Он засучил широкие рукава своего черного облачения.

— Помогите мне его снять.

* * *

Труп Марчелло Торретоне лежал в одном из подвалов Уголовного суда. Здесь не было ни позолоты, ни лепнины, лишь голый грубый камень и собачий холод, просачивающийся через выходящее на узенькую улочку подвальное оконце. Пьетро показалось, что он снова попал в тюремную камеру. В центре помещения суетился Броцци. Пьетро с содроганием помог врачу уложить закоченевший труп на смотровой стол. Теперь Броцци мог приступить к более тщательному осмотру. Делать вскрытие не было необходимости, но вот досконально выяснить происхождение ран и обстоятельства смерти — всенепременно. Броцци, довольно долго бормотавший что-то, поправил очки и принялся осматривать корни волос, глазные орбиты, зубы, язык и рот, раны на ногах, руках и в боку, а также надпись на туловище. Он перемещался вдоль тела покойника, время от времени останавливаясь и изучая то ногти мертвеца, то внутреннюю поверхность бедер… Врач распылил в воздухе немного духов, но их аромат не перебивал наполнивший помещение жуткий запах. Лежавшая неподалеку сумка снова была открыта. Броцци положил инструменты на маленький покрытый белой тканью столик: хирургические ножи и скальпели, ножницы, увеличительное стекло, кисточки, эфир и спирт, измерительные инструменты и химические порошки. Пьетро даже представления не имел, что это за препараты. Там же стоял тазик, куда Броцци периодически с тихим звяканьем клал свои инструменты. Пьетро за свою жизнь повидал немало мертвецов, да и свежие воспоминания о пребывании в тюрьме тоже не были радужными. Однако сейчас, находясь среди ночи в этом стылом зале, тускло освещенном парой фонарей, он не мог сдержать дрожь. Вид этого замученного человека, этих покрытых синеватыми венами останков, лишенных всего, вплоть до глаз, леденил душу. А смотреть, как Броцци обращается с жертвой, будто это вульгарный кусок мяса, было особенно невыносимо.

«Надо же, а я-то грезил нынче вечером навестить сады какой-нибудь скучающей принцессы», — подумал Пьетро. Он мечтал предаться телесным усладам, приникнуть к бедрам и округлостям какой-нибудь женщины, чтобы забыть Анну Сантамарию и поведенные в тюрьме месяцы, а вместо этого торчит возле лежащего на саване безжизненного тела. И теперь Виравольта хотел узнать как можно больше об этом мертвеце. Броцци, согнувшись над трупом, говорил вслух, как для Пьетро, так и для себя:

— Рана на боку действительно нанесена копьем, найденным за кулисами театра Сан-Лука. Оружие здесь, нужно будет его опечатать. Рана глубокая, пропорото левое легкое, но до сердца не достает. Она наверняка ускорила агонию жертвы, но не послужила причиной смерти. Тело было точно в таком же положении, как Христос на кресте, на голове венец из колючек. В уголках губ следы уксуса…

Пьетро воспользовался дорогой до Уголовного суда, чтобы поближе познакомиться с таким необычным человеком, как Броцци. Врач тоже любил тайны и работал на Уголовный суд вот уже более десяти лет. Происхождения Броцци был далеко не патрицианского — гражданин, чьи таланты и умения вознесли его до нынешнего уровня. В прошлом он побывал личным врачом многих сенаторов и членов Большого совета. Именно так он расширил связи и создал себе репутацию. Антонио желал служить республике, и, как он поведал Пьетро, требовалась немалая преданность делу, чтобы компенсировать мрачный характер подобного рода деятельности. Его отца убили на углу одной из улочек Санта-Кроче. И это событие повлияло на то, что Антонио в конечном счете стал одним из тех гробовщиков в республике, чья работа требовала огромной внутренней силы и самоотверженности.

Пьетро провел ладонью по лицу. Его начинала одолевать усталость.

Подавив зевок, он сказал:

— Все это… Это чистая инсценировка… театральная постановка. Занавеси, раздвинутые кулисы, которые словно приглашают: добро пожаловать на спектакль… По правде говоря, подозреваю, что это убийство осуществил далеко не такой уж варвар вопреки явной жестокости преступления. Есть в этой мрачной утонченности нечто от истинной безнадежности. Все тщательно рассчитано и подобрано, чтобы добиться… драматического эффекта. Его распяли, эта фраза на груди, своего рода поэтическая шарада…

— Вполне вероятно, что убийца заставил жертву проглотить уксус, поднесенный на пропитанной тряпке, — добавил Броцци.

И таким образом обрек Марчелло на все те муки, которым подвергли Христа, начиная с восхождения на Голгофу до самой смерти. Глаза ему действительно вырезали. В правой глазнице остались осколки стекла, разбившегося, когда перерезали нерв. Стекло тонкое, отполированное, но достаточно прочное. Возможно, из Мурано, судя но фактуре и прозрачности. Осколки слишком маленькие, чтобы сказать более точно.

— Поймите меня, Броцци. Я полагаю, этого человека убили, поскольку он был тайным агентом Десяти и Уголовного суда. Но почему убийство такое показное? И этот явный намек, который словно приглашает нас на сцену свершившейся драмы? Будто мы являемся персонажами пьесы, написанной каким-то сумасшедшим драматургом? Драматургом, чей темперамент весьма далек от темперамента сьера Гольдони, которого, я полагаю, можно исключить из моего списка подозреваемых, так же, кстати, как и обоих братьев Вендрамини. Но тот, кто обожает театр, пародию… И Панталоне, чей скомканный костюм я нашел неподалеку. Брошь, которую вы мне показали, принадлежащая Лучане Сальестри… Вам не кажется, что очень уж удачное совпадение. Чересчур удачное, быть может. Если только Марчелло не был любовником этой молодой женщины, как и Джованни Кампьони, член сената. Банальное преступление из ревности стало бы для меня большим облегчением, но что-то верится с трудом. Все это мне кажется дьявольски надуманным, Броцци…

Врач поднял взгляд и добавил:

— Так актер продумывает свою роль и декорации. Я с вами согласен.

— В осуществление этого гнусного деяния вложено много старания и таланта. Марчелло наверняка долго кричал в этом пустом театре, когда ему выпускали кровь и прибивали молотком к доскам. Слишком изощренно для обычной вендетты. Меч, пистолет или аркебуза отлично решают такую проблему и куда надежнее. Его хотели заставить страдать и, возможно, говорить. Пытка… Но если и так, то почему в театре, Броцци? Почему его попросту не выкрали и не увезли куда-нибудь?