Моя тетушка - ведьма - Диана Уинн Джонс

— Боже мой, молодой человек! — сказала она. — Ну вылитый призрак придворного шута!

Тут Крис немного побледнел и уставился на нее. Но Элейн уже смотрела на маму.

— Зачем вы стираете? — спросила она. — Я же вам сказала — отдавайте все мне.

— Ох, да ничего, — ответила мама. — Мидж ужасно перемазалась, и пришлось стирать вручную.

Она имела в виду, что не хочет одалживаться у Элейн.

— В следующий раз обязательно приносите стирку мне, — скомандовала Элейн. Улыбка в две складки — то есть Это Приказ. — Я зайду сегодня днем посидеть с ней, пока вас не будет.

— Что, простите? Я вроде бы никуда не собиралась, — сладко улыбнулась мама.

— Вам надо купить одежду для Наоми, — сказала Элейн и скрылась за стеной.

— Мне надо!.. — пробормотала мама. — Мидж, хочешь дырявый мешок?

— Ей и коврика из передней хватит, — сказал Крис, — нам все равно велено каждый вечер его скатывать.

— Точно, надо только дырку для головы прорезать, — сказала я.

Мама нагнулась, протянула руки и стала жестами выманивать кошку из крыжовника.

— Ослушаться Элейн! — процедила она. — О небо! Она же дух из нас вышибет своим фонариком. А если мы разозлим ее по-настоящему, чего доброго, натравит на нас Ларри.

Я в жизни не слышала, чтобы мама так язвила — честное слово, ни разу! Шипела прямо как кошка. Кстати, о кошке — та запрыгнула маме прямо на руки и действительно умирала от голода. Она слопала две сырые котлеты и вылакала блюдце молока ровно за три минуты. Когда мы пошли за покупками после ланча, мама первым делом купила Целую картонную коробку кошачьего корма. Говорит, мы заберем кошку с собой в Лондон. И твердит: «Не понимаю, как она оказалась на улице! Я слышала, дымчатые персидские кошки дорого стоят». Еще она сажает кошку на сушилку и целую вечность чешет ей бакенбарды по сторонам приплюснутой морды. «Киса, киса, киса, — воркует мама, заглядывая кошке прямо в глупые желтые глаза. — Нет, кого-то ты мне определенно напоминаешь, только вот кого?»

Это безумно скучная кошка. Махровое полотенце — и то интереснее. Но мы с Крисом ухаживаем за ней почти так же усердно, как мама. Мы все понимаем, что это акция неповиновения Элейн и тетушке Марии.

Но в том, чтобы пойти купить мне новую юбку, мы Элейн, конечно, послушались. Жалко, что мама не устроила еще одну акцию неповиновения тетушке Марии и не разрешила Крису пойти с нами. Но тетушка Мария опять заговорила скорбным гулким низким голосом: «Мои приятельницы так любят общаться с молодежью» — и Крису пришлось остаться и помогать Элейн нарезать бутерброды. Судя по его лицу, он представлял себе, что вместо буханки хлеба медленно пилит ногу тетушки Марии.

По-прежнему было ясно-ясно и почти безветренно. Море было серо-голубое, начался отлив. Мы-то думали, что хоть кто-нибудь выйдет на берег прогуляться, но Кренбери — настоящий город-призрак. На пляже не было ни души.

— Может, сегодня у всех короткий день? — предположила мама.

Нет. Магазины были открыты. Мама плыла по улице с коробкой кошачьего корма и болтала самым веселым, самым звонким голосом.

— Очень странное место, — заметила она. — Кажется, здесь совсем нет детей.

Кружевные занавески по всей улице разом дернулись.

«Кроме клонов», — подумала я и сильно отстала, чтобы сделать вид, будто я вообще не с мамой. Когда на нее находит, она становится хуже Криса. А все из-за Элейн.

Ну и конечно, мама затеяла долгую беседу с продавщицей в магазине одежды — и все о том, что в Кренбери ах как спокойно. Я сразу поняла, что продавщица смутилась — по тому, как она промямлила:

— Ну, понимаете, у нас тут много пенсионеров…

— А детей вообще нет? — спросила мама. — Должны же быть. Вы торгуете детской одеждой.

— На нее почти нет спроса, — призналась продавщица. — Вот только приезжие вроде вас…

Потом мама долго и мучительно объясняла, что мы живем у тетушки Марии. Зря это она. Честное слово, мне кажется, надо окружать себя хоть каким-то ореолом загадочности. А продавщица заинтересовалась, стала сочувствовать, твердила: «Трудно с ней, наверное, да?», и было понятно — это она нас провоцирует. Тогда мама рассказала ей про те времена, когда была жива тетушка Марион, сестра тетушки Марии, и они не разговаривали. Они обе требовали, чтобы мы их навестили, и при этом делали вид, будто другой сестры не существует. Поэтому, когда мы ездили в Кренбери, приходилось пить чай два раза: один раз с тетушкой Марион, другой — с тетушкой Марией. Я вспоминаю об этом с ужасом. На обратном пути меня всегда тошнило. Продавщица засмеялась и сказала:

— Да, она всегда такой была. Последняя история — с мисс Фелпс. Жалко мне мисс Фелпс. Раньше Элейн, подруга вашей тетушки, много помогала мисс Фелпс — вывозила ее погулять на кресле-каталке и вообще, — но я слыхала, с тех пор как у вашей тетушки с мисс Фелпс вышла размолвка, миссис Блэкуэлл приказано больше ничего для нее не делать.

Тут у мамы случился припадок рыцарственности и подвижничества, и она преувеличенно звонко спросила продавщицу, не будет ли мисс Фелпс рада нашему визиту. А продавщица ответила:

— Будет. Она в номере двенадцать живет, точнехонько напротив вас.

Как все-таки трудно, когда у тебя мама — рыцарь и святая подвижница в одном лице. Она забыла юбку в магазине, и мне пришлось возвращаться. Мама вспомнила про нее, только когда мы оказались на другом конце города. Она сказала, что сегодня на редкость славная погода и пусть-ка Элейн сама разбирается с миссис Ктототам, а мы для разнообразия подышим свежим воздухом. Вот мы и тащили кошачий корм по всему пляжу, пока не дошли до бетонного откоса с лодочками. Только там нам повстречались живые люди. Возле лодок возились четверо или пятеро мужчин в больших сапогах.

— Ах! Редкое зрелище — исчезающий вид гомо сапиенс! — сказала мама и крикнула: — Добрый день!

Головы подняли только двое, кивнул только один.

— Медвежий угол! — поморщилась мама.

Я заметила, что она бросила взгляд на камни под Кренберийским утесом и быстро отвернулась.

— Так я и не выяснила, из-за чего поругались тетушка Марион с тетушкой Марией, — заявила она с леденящей душу веселостью. — Интересно, что же ей сказанула мисс Фелпс.

Тут мама вспомнила про юбку. И сначала сказала, пусть за юбкой сбегаю я. Потом увидела мое лицо и смягчилась.

— Это я ее забыла, — сказала она. — Сама схожу. Бери кошачий корм и жди на главной площади. Кажется, я припоминаю, что в этой уютненькой живописненькой дыре было кафе. Куплю тебе мороженое, а потом — обратно на галеры.

Это, конечно, показывает, что мама — вполне человечная святая. Только кошачий корм весил целую тонну. Когда я доползла до главной площади, то поставила его на ступени памятника героям войны и пошла осмотреться. Кафе было закрыто. Еще бы. Поэтому я двинулась по улице, по которой мама должна была выйти на площадь: хотела помахать ей, когда увижу, — тогда ей не пришлось бы делать крюк. Вместо мамы я увидела машину, припаркованную возле парфюмерного магазина, он же аптека, он же хозяйственный. Синюю машину со знакомыми вмятинами. Ту самую, которую мы видели на вокзале вчера вечером. Она была так похожа на нашу старую машину, что сердце у меня прямо запрыгало и заколотилось, хотя я прекрасно видела, что номер у нее другой. У нас он начинался с Y, а этот — с H, и пластинка была вся старая и ржавая. Но все равно «форд» той же модели и точно того же цвета. Я поймала себя на мысли, что хочу обойти машину по мостовой и посмотреть, такие же там вмятины на водительской двери или нет. Когда замок заело в первый раз, папа пнул ее со всей силы. Не успела я додумать, как уже оказалась на мостовой и уставилась на дверь.