Мне всегда будет 44 - Ляйсан Юнусова

А «Джейн Эйр?» Этот сентиментальный роман о судьбе бедной английской девушки, написанный небогатой женщиной с непростой жизнью, пережил свой век и пользуется такой же популярностью у сегодняшних женщин, как и у своих первых читательниц. Насколько же велика сила писателя, способного увести нас за собой в свой мир, в другую реальность, порой переворачивая нашу жизнь и заставляя нас многое переоценить и изменить в своей жизни! И я продолжаю поглощать одну книгу за другой, с удовольствием отвлекаясь от себя самой и открывая для себя все новые и новые миры в огромной вселенной. За классиками зарубежной литературы и их биографиями следуют Стругацкие, затем Булгаков, затем Еники и Яруллин… Эта вселенная постоянно расширяется, не давая мне остановиться и замкнуться в своем маленьком мирке. История же Фаниса Яруллина меня потрясает особо. В 20 лет упав с турника, он получил травму позвоночника и остался обездвижен. Он не мог даже сидеть, не мог держать даже ложечку. Но он был силен духом и продолжал творить – и творить хорошо! Зажав ручку между кулачками он научился писать, а потом печатать на машинке. И он писал очень сильные стихи, увековечив память о себе. Одно из них мне особенно созвучно – оно начинается такими строками:

«После Альфии тоже останутся книги. А что останется после меня? После Альфреда? Что дадут миру наши многочисленные награды за плодотворный труд, наши достижения и заслуги?»– размышляю я по вечерам, прожив еще один день ожидания. «Наши дети»,– отвечаю я сама себе, но это меня не успокаивает. Я тоже должна стать для других вдохновляющим примером, я должна преодолеть свою немощь, чтобы моя жизнь стала основой для книги, которые кто-то будет читать в минуты душевной слабости или отчаяния. И я решаю продолжать вести свой дневник – летопись моей внутренней борьбы с обстоятельствами. «Я даже включу в него свои рецепты,– решаю я.– Вдруг кому-то они пригодятся, чтобы сохранить вкус жизни». Но начну я новую летопись с чистого листа – с нового года. Пока же мне нужно собраться с силами и с мыслями.

И я ухожу в гибернацию – так в фантастических книгах называют уход в сон до пробуждения в лучшие времена.

Флора проснулась с улыбкой – ей снились ее дети, оспаривающие право первым поцеловать маму. Она легко вскочила с постели, быстро чмокнув еще спящего мужа, и побежала в детскую – будить первым поцелуем своих малышей. Разбудить, умыть, накормить, собрать и отвести младшего – в садик, старшего – в школу: как-никак он уже первоклассник! Собраться самой – на работу. Так начинается каждое ее утро, как и у многих других. Только ее жизнь во многом благополучнее, чем у других россиян в это время – об этом она никогда не забывает. Поэтому старается быть отзывчивее, добрее, внимательнее к людям. Она никогда не проходит равнодушно мимо протянутой руки нищих – а их в эти дни развелось много: бывшие учителя, инженеры, писатели, ставшие вдруг никому не нужными, вполне могли в одночасье оказаться на обочине жизни. Альфред над ее милосердием откровенно смеется: «Ты думаешь, эти деньги пойдут им на хлеб? Да они их сдадут своим хозяевам – вот кого ты кормишь!» Но Флора упрямо отвечает: «Это будет уже на их совести, а не на моей!»

«Мама, испеки очпочмак,– просит Камиль первым делом.– Нам вчера в школе их давали, и я сказал ребятам, что ты готовишь вкуснее. Я завтра их им отнесу, и докажу, что я прав». «Хорошо, улым»,– Флора ласково потрепала сына по русым, как у нее, вихрам. В Татарстане очпочмак – треугольники подают и продают везде, как сэндвичи в других странах. В Париже пьют кофе с круассанами, в Нью-Йорке – колу с хот-догами, а в Казани – чай с очпочмаками. Хотя положено подавать их с куриным бульоном в пиале. Тесто для них можно использовать и пресное, как для балиша, но Флора предпочитает классический мамин рецепт.

В теплое молоко (сто тридцать миллилитров) вводят предварительно разведенные дрожжи, сахар, соль, яйцо, триста пятьдесят грамм муки и замешивают тесто. Перед окончанием замеса вводят тридцать грамм разогретого топленого масло и продолжают месить, пока тесто не будет легко отделяться от посуды. Затем тесто накрывают и оставляют бродить на 3–4 часа… Когда тесто увеличится в объеме в 1,5 раза, его пару минут обминают и вновь оставляют для брожения, в процессе которого тесто надо еще пару раз обмять. Приготовленное тесто делят на пятидесятиграммовые кусочки и раскатывают в виде лепешек толщиной в два миллиметра. На середину лепешки кладут по шестьдесят грамм говяжьего фарша. Для фарша говядину и картофель (или тыкву) нарезают мелкими кубиками, лук репчатый шинкуют, добавляют тепленое масло, соль перец, все компоненты смешивают, Края лепешки поднимают, складывая в виде треугольника, и укладывают на смазанный жиром кондитерский лист для расстойки. За пять минут до выпечки их смазывают яйцом и полчаса выпекают при температуре 230 градусов. Готовые очпочмаки смазывают маслом.

На Флорины очпочмаки решили заскочить и друзья – Альфия с Саматом, с которыми Альфред и Флора крепко сдружились после переезда в Казань. Мужчины вместе работают, вместе гуляют на своих мальчишниках, а Флора с Альфией вместе за них переживают. Кажется, что авария на Чернобыльской АЭС запустила волну катаклизмов в стране. Волна перестроечного передела и беспредела подняла пену бандитизма и организованной преступности, с которым правоохранительные органы просто бессильны были бороться. Да и кто там остался, в этих органах – только самые преданные делу профессионалы, такие как Альфред с Саматом?

Мужчины и за столом продолжают говорить о делах – в Казани неспокойно: улица на улицу, группировка на группировку. «У нас вчера возле дома весь штакетник разобрали,– делится Альфия.– бежали мимо, похватали доски, бежали обратно – покидали. Детей страшно на улицу выпускать». «Малышню-то ладно, их не трогают,– успокаивает ее Флора,– а вот тем, кто постарше несладко приходится. Если не «мотаешься» сними – быть тебе избитым, если не убитым». «Казанский феномен» гремит уже на всю страну. Мужчинам есть, о чем беспокоиться, матерям тоже. Все же Флора пытается перевести беседу на позитивный лад: «Может, в выходные съездим на Лебяжье озеро, покатаемся на лыжах, подышим сосновым духом?». Мужья со скрипом соглашаются – им тоже полезно растрясти животы и разгрузить головы.

Выходные выдались солнечными, и Флора с удовольствием скользила по лыжне. Снег сверкал и поскрипывал, морозный воздух освежал лицо и кровь, душа пела в такт ее уверенным движениям. Мужчины умчались далеко вперед, Альфия, напротив, отстала, и осталась возиться с мальчиками, старательно сопевшими позади, Флора осталась наедине со своими мыслями. Хотя они как будто выветрились, уступив место радости бытия и момента. Стройные сосны пролетали мимо, и каждая клеточка ее тела радовалась этой разминке. Она ощущала себя сильной, подвижной и очень молодой. Ей вспоминались юные годы, когда она так же стремительно неслась к финишу, казалось, что брат Амир, подбадривая, машет ей рукой…

Румяная от мороза, она влетела в объятия мужа, остановившегося, чтобы дождаться остальных. «Красавица моя»,– нежно, и как всегда, гордо сказал Альфред, и сердце ее, тоже, как всегда, отозвалось радостным перестуком. Вместе дождавшись сыновей, они неспешно двинулись вдоль замерзшего озера. Здесь было хорошо в любое время года. Летом здесь катались на лодочках, любуясь лебедями, зимой бегали на лыжах и ели шашлыки. Отдыхали семьями, или в компании друзей.