На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

Из здешних кое-кто так пристрастились, что смесь делают из нашего «кипятку» и «чаю».

За столиком рядом тощенький мужичок и угрюмый парень, весь в прыщах, наливали себе в чашки только из большого чайника, хотя на столе стоял и маленький чайничек, полагающийся для чая. Парень называл тощего «Вдовый».

— Пей, Вдовый, не стесняйся.

Вдовый же восторженно рассказывал:

— А господин писарь выслушал меня и говорит: «Дурак ты, Вдовый». Сам господин писарь! Понимающий человек! «Дурак, говорит, ты». Это мне-то сам господин писарь: «Дурак, говорит, ты». Вот перед истинным богом, не вру. Сам господин писарь мне сказал. Прямо запросто. Вот как я тебе бы сказал или ты бы мне: «Дурак ты, Вдовый». — «Дурак?» — спрашиваю. «Дурак», — говорит. Это мне-то, сам господин писарь. Не погнушался! Во! — торжествующе заключил Вдовый и опорожнил чашку, поморщившись.

Заметив, что мы слушаем, Вдовый, распираемый жаждой общения, обратился к нам:

— Васютка у меня в Архангельске.

— Сын? — спросил я.

— Нет, Васютка! Ну, дочь, понятно? Дочка, Василиса, десяти годов. У купчихи в девочках.

— То есть? — спросил Сундук.

Вдовый ответил:

— Ну, сбегать куда, подать, подтереть, — в девочках. А я — вдовый, и, кроме Васютки, еще малых мальцов двое… И без Васютки у нас по дому все винты заело. А купчиха не ворочает мне дочь. Посулила пуд муки к Святой. А писарь говорит: «Бери, Вдовый». Писать я неграмотен, а Васютка читать неграмотна — письма не пошлешь. Поехать, скажешь, к купчихе в Архангельск и взять, отнять силой: не нужна, мол, твоя мука. А на что поедешь? И лошадь имею, а туда, оттуда прокорм ей, животной, нужен? Туда, оттуда самому что пожевать надо? Опять же и за постой в городе давай деньги. А денег-то нет, — вдовый я. Не будь я вдовый, у меня денег-то куры бы не клевали, — да вдовый я. Вот и пляши, как хочешь.

Вышли мы из «Трактира Дунай без распития питий» вместе со Вдовым. Сундук сказал ему:

— Слушай, Вдовый, а хочешь проехаться в Архангельск? И кстати нас подвезешь, деньги заплатим.

Вдовый на своей клячонке потащил нас в розвальнях черепашьим шагом к Архангельску. «Кормить лошадь» заезжали в кабаки частенько. И каждый раз, обогревшись, Вдовый впадал в восторг и рассказывал упоенно:

— «Дурак ты, Вдовый, — говорит мне господин писарь, — дурак». Вот перед истинным богом, не вру. «Дурак?» — спрашиваю. «Дурак», — отвечает.

К нам Вдовый по дороге очень расположился:

— С полета людей вижу. Люди вы благожелательные. И что-то бережетесь все чего-то. А неблагожелательный, он прет, до того важен — дышит и сам не слышит. Ему чего? Ну, а благожелательный, стережется: обидеть, мол, меня могут.

На седьмые сутки пути от Мезени мы въехали в Архангельск. Въехали поздним темным вечером. В одной тихой улочке мы пошли по адресу, который нам вручила в Мезени от нашей организации Мария Федоровна.

— На постоялый двор, значит, не надо вам? — сказал на прощанье Вдовый. — Приехали, слезли и пошли невесть куда. Окончательно понял. Вот оно что. Я сразу увидал: люди благожелательные. А не мало, знать, благожелательных людей пошло у нас. Наш, русский, любит благожелательных!

По дощатым тротуарам мы добрались до небольшого флигелька в глубине двора. Постучали в аккуратно обитую рогожкой дверь. Долго не отворяли. Мы заволновались: попали ли куда надо? Еще постучались.

— Кто там? — спросил женский голос из-за двери.

— Александра Федотовича Благова надо, — пробасил Сундук.

— Александр Федотович уже лег. Нельзя же кричать через дверь пароль.

— На минутку откройте. Очень надо.

Открыла молодая женщина. У нее были глаза, на которые, раз увидев, хочется смотреть без конца. Зачем бы им улыбаться в холодную, темную ночь при встрече с чужими людьми? А они светились и улыбались в разлад с усталым, измученным лицом. Эта женщина была беременна.

Мы сказали первую половину пароля. Она не сразу сказала нам вторую, ответную. Вначале у нее вырвалось:

— К нам никто не являлся уже три месяца, и мы успокоились. Ах да, я должна сказать ответ на пароль! Пожалуйста: «Завтра пятница».

Она, видно, растерялась и не знала, что делать с нами дальше. Только глаза светились, отражая какое-то внутреннее, глубоко спрятавшееся солнце. Мы стояли перед ней в шапках и рукавицах. Она войти нас не приглашала. Вышел сам Александр Федотович Благов.

— Вы по явке? Ну что ж! Видно, — ладно. Раздевайтесь.

— Может быть, явка перенесена от вас или что случилось? — спросил я.

— Ничего не случилось. У нас случаются только одни глупости.

Благов был очень высок и смотрел на нас откуда-то очень далеко сверху. Голову он держал гордо, осанисто, как будто готовился принять вызов, любой вызов. На щеках его тлели чахоточные пятна. Черные матовые глаза были печальны.

— Вы ночевать? — спросил Александр Федотович.

— Ночевать. И завтра уедем.

— Ну что ж, Юлия, постели в столовой.

Меня взорвал тон Благова.

— А вы почему все говорите «ну что ж», «ну что ж»? Одолжение, что ль, делаете? Я думаю, мы у своих? А если не так, то…

Александр Федотович не дал мне договорить:

— У вас чахотки нет? Кровью не харкаете? Будет чахотка, будете кровью харкать — тоже будете на все говорить «ну что ж».

Александр Федотович притащил в столовую и положил на пол два тюфяка, Юлия стала стелить белые, свежие простыни, пододеяльники, надела на подушки сверкающие чистотой, хрустящие наволочки. Оба они молчали. Сундук решил внести примиряющую струю и заговорил мягко:

— Давно мы не ложились спать по-человечески. Не раздевались семь ночей. Да и не спали как следует. Все были настороже. А тут какая благодать!

Я поддержал его и обратился к Юлии:

— Вы напрасно так хлопочете. Как бы ни постелили, мы будем довольны.

Лед несколько оттаял. Хозяева начали нас расспрашивать, как живут ссыльные. О себе они рассказали, что Александр Федотович уже полгода работает конторщиком в архангельском отделении Центросоюза, что он и Юлия вместе составляют какой-то статистический справочник для одного петербургского издательства, что у них был ребенок, мальчик, что он умер на втором месяце жизни. Когда же Сундук спросил: «От чего же умер?», оба смутились: Юлия покраснела, свет в ее милых глазах погас, она отвернулась, Александр Федотович закашлялся и сказал:

— Ну что ж, мало ли чего с кем не бывало. Лучше мы о вас поговорим. Вы зачем бежите-то из ссылки? Почему не хотели срок отбыть? Отбыли бы, не так уж там страшно. Оттрубили бы свой срок, стали бы вполне легальными людьми.

Я ответил:

— Стали бы легальными, а потом, может быть, через несколько дней опять бы сделались нелегальными.

— Почему же так обязательно опять стать нелегальными? — вроде как