Печальная история братьев Гроссбарт - Джесс Буллингтон

– Я же не еретик, откуда мне знать? Но они найдут ей применение, будь покоен. Наверное, нам лучше забрать ее с собой.

– Что за чертовщина? Никуда мы эту драную шкуру не потащим. Останется, где лежит.

Манфрид встревоженно прикусил губу:

– Так не пойдет. Может, ее закопать?

– Звучит разумно, хотя, думаю, сжечь было бы лучше.

– Но тогда пришлось бы к ней прикоснуться, чтобы отнести в лагерь, – заметил Манфрид.

– Можем на веточке отнести.

– А вдруг веточка сломается, и она тебе на руку упадет?

– Ты же ровно этого и хотел минуту назад.

Манфрид хмыкнул, по-прежнему гадая, мягкая шкура на ощупь или щетинистая.

– Можем тут развести огонь и сжечь, – предложил Гегель.

– А вдруг не сгорит.

– Что?!

– Сам подумай. Демоны-то выбираются из Пекла. Так что разумно предположить, что шкура у них огнеупорная. Иначе они никогда из Пекла не выбрались бы.

– Если это демон, – заметил Гегель.

– А что это, по-твоему, еще может быть?

– Больше похоже на тварь, про которую рассказывал Виктор из Австрии. Лю-гару[10] или как-то так, – задумчиво проговорил Гегель.

– Лю-гару?

– Ага, такие ребята, которые превращаются в волков.

– Этот демон показался тебе волком?

– Ну вот придираться не надо, – заметил Гегель. – Может, Нечистый его обманул и превратил в какую-то тварь. На кости глянь, больше на человеческие похоже, чем на кошачьи или демонические.

– Или волчьи.

– Я никогда не слыхал, чтобы демон предпочитал дневной свет лунному.

– Мантикора[11],– прошептал Манфрид и широко распахнул глаза.

– Это что такое?

– Чертова душа, братец, мы же убили мантикору! – воскликнул Манфрид и хлопнул Гегеля по плечу. – О них когда-то Адриан рассказывал.

– Который Адриан? Здоровяк Адриан?

– Нет, Крепыш Адриан. Крестьянин, с которым мы лагерем стояли два лета тому, ну, который предпочитал овец.

– Здоровяк Адриан тоже был к ним неравнодушен, как я помню. Думаешь, они родня?

– Возможно, – согласился Манфрид. – В общем, Крепыш Адриан говорил, дескать, его папы дедушкин дядин двоюродный брат – или другой какой-то родич – ушел в молодости в Арабию, и там было полным-полно мантикор.

Гегель нахмурился:

– То есть там, куда мы направляемся, этих тварей много?

– Да! Но мы-то теперь опытные.

– А почему я не помню, чтобы Адриан о них рассказывал?

– Пьян был, наверное. По-моему, он еще говорил, что они ядовитые.

Оба попятились на шаг от трупа.

– А шкура мантикоры горит? – спросил Гегель.

– Не знаю. Лучше закопать, чем рисковать. Если у нее шкура ядовитая, от огня пойдут пары и убьют нас намертво.

Братья выкопали неглубокую ямку и стащили шкуру с останков веткой. Гегель бросил ее следом за шкурой и закопал. Манфрид втихаря отошел к высокой сосне и вырезал на ее стволе ножом их знак: грубую литеру «G» – единственную букву, которую знали неграмотные братья. Если им когда-нибудь суждено вернуться в эти места, Манфрид хотел выкопать ее и посмотреть, утратила ли шкура блеск под землей.

Закончив возиться с каменистой почвой, Гегель в последний раз злобно взглянул на обезглавленный скелет и потрусил в направлении, где надеялся найти лагерь. Манфрид поспешил следом, хорошенько потрудившись над знаком на дереве. Однако Гегель приметил, чем занимался брат, и по дороге несколько раз притворялся, что уходит отлить, чтобы вырезать такие же литеры на других высоких соснах. Он не собирался сюда возвращаться, но лучше дуть на воду, когда на кону бессмертная душа. Гегель давно выучил, что его брат иногда зацикливается на вещах, которыми лучше не заниматься.

В конце концов они нашли ручей, берега которого уже покрывала снежная крупа, а оттуда добрались до места, где Манфрид бросил свой арбалет. Еще час Гроссбарты прочесывали кусты, пока не отыскали топор, а уж оттуда и лагерь стало видно. Мертвый Конь лежал на месте: демон выпустил ему кишки и изуродовал голову. Их имущество было раскидано по земле, и чудовище потрудилось помочиться на одеяла, так что от аммиачного зловония у братьев свело пустые желудки.

Гроссбарты никак не могли прийти в себя. Они раздули угли в кострище, подбросили дров и уселись под падающим снегом, не обращая внимания на далекий рокот грома и на холодный воздух. Гегель не терял времени даром: разделал ноги Болвана и насадил на вертел куски свежего мяса. Он не тронул те области, где остались отметины когтей, и сильно разозлился, увидев, что тварь исполосовала голову. Он хотел получить зельц, но не настолько, чтобы рисковать отравлением.

Манфрид помог брату освежевать Коня, растягивая большие полосы шкуры у огня, чтобы сушились. Они уже сожгли зловонные одеяла, чистым осталось всего одно. Мясо елось куда лучше, чем репа, и вскоре оба Гроссбарта почувствовали себя заметно бодрее.

Снегопад и бессильный гром улеглись, а свет померк, оставив братьев в сырой темноте. Ни тот, ни другой не нашли в себе сил поддерживать огонь ночью, не говоря уже о том, чтобы сторожить, но Гегель несколько раз просыпался от лютого холода и механически раздувал огонь в костре. Незадолго до зари он сел и принялся есть, размышляя о событиях предыдущего дня. Кто бы это ни был – оборотень, демон или мантикора, братьям явно удалось загнать его обратно в Преисподнюю. Когда в первых лучах рассвета возобновился снегопад, он начал будить брата, чтобы переговорить с ним о том, что некоторые вещи лучше не трогать. Однако, несмотря на все усилия Гегеля, Манфрид не шевельнулся. Он вообще не очнулся: пробитое стрелой ухо вновь кровоточило и воспалилось, открыв дорогу смертной лихорадке.

– Смерть, – проговорил священник, – не конец, Генрих. Ты ведь это знаешь.

– Знаю?

Генрих пошевелил пальцами ног в тесных туфлях, которые ему отдал Эгон. После ночи, проведенной в мокрой грязи с клубнем репы во рту, он был, конечно, очень рад сухой одежде, но плотник не сумел дать Генриху те две вещи, которых крестьянин на самом деле жаждал. То, что остальные присяжные не вернулись, не удивляло Генриха, который на своей шкуре испытал, на что способны Гроссбарты.

– Пережить своих родных и близких – величайшее испытание нашей веры. И хотя эта утрата – самая тяжкая, но она и не первая в твоей жизни, – мягко продолжил священник. – Мертворожденное дитя и тот, второй, младенец…