Нетаньяху. Отчет о второстепенном и в конечном счете неважном событии из жизни очень известной семьи - Джошуа Коэн

—Зато Хелен Келлер была еще и немой,— заметил я.

—Зато Мао не скрывает, что он диктатор.

Эдит вздохнула.

—У тебя есть другие друзья, Джуди. Не говори так. Ты завела здесь множество новых друзей. А как же Мэри, Джоан и та девочка из литературного ежегодника, ей еще понравился твой стих про поверхность Луны,— разве они тебе не подруги? Что бы они на это сказали? Нельзя так относиться к людям. А как же Тод Фру, он провожает тебя домой после каждой репетиции? Разве он тебе не друг — или даже больше чем друг?

Джуди вскинула руки с воплем: «Фашисты!» — и, хотя Эдит колебалась, я настоял на своем. Твердо и непреклонно. Не отступил ни на шаг. Уперся руками и ногами. Теперь мы живем в Корбиндейле, наш дом — Корбиндейл, новый центр притяжения вселенной Блумов, и нашим городским родственникам придется приспособиться и прибыть на нашу орбиту. Пора поставить на первое место нашу семью, супружескую чету, домашний очаг. В общем, мы позвонили — Эдит позвонила по моей просьбе — и объявили: все дороги ведут в Корбиндейл, мы вас ждем.

Но согласились только родители Эдит. Мои спасовали.

Мы-то думали, откажутся те и другие (повторял я себе в недоуменной растерянности), но родители Эдит согласились, а мои отказались, и, хотя я подключился, позвонил, принялся их уговаривать, решения своего не изменили и даже — вот поразительно!— оживились в своем упрямстве благодаря нежданной возможности выделиться.

—Сейчас отец тебе все объяснит,— сказала мать, когда ее утомили мои уговоры, а отец, теряя терпение, уже вырывал у нее трубку.

—Ты хочешь знать, почему мы не приедем?— спросил он.— Я скажу тебе почему, профессор. Потому что мы, в отличие от родителей твоей жены, не стыдимся, что мы евреи. Знаешь, что делают евреи в Рош ха-Шана?

—Собираются всей семьей?

—Нет, профессор, они идут в шул. Скажи-ка мне, где в Корбинвилле шул?

—Дейле. В Корбиндейле.

—Вилл, дейл — какая разница? Нету там шула, ты вообще думал об этом?

—О шуле? Признаться, не думал.

—А тебе известно, профессор, где ближайший к твоему Корбинвиллдейлу шул? Отвечай, раз такой умный.

—Нет, не известно. Но ты наверняка это знаешь и сообщишь мне.

—Ты слышала? Он не знает, твой сын-профессор не знает,— сказал отец, видимо, матери, но может статься, и Богу.

И крикнул в трубку:

—Разумеется, я знаю, я уже посмотрел в справочнике. Не только ты умеешь пользоваться справочниками. Ближайший к вам шул — в Эри, штат Пенсильвания.

Эдит сказала, что звонить Штайнмецам и отменять приглашение поздно. Они приедут одни, они снизойдут: высокомерие было их разновидностью добродетели.

Родители не просто впервые ехали в Корбиндейл, они впервые ехали к нам, и предстояло определить, где же их разместить. Очевидным и самым разумным решением был мой кабинет — по крайней мере, по мнению Эдит: все равно у меня есть кабинет в колледже. В моем домашнем кабинете предполагалось обустроить третью спальню, для второго ребенка (мы все время его откладывали), а пока не надумаем, говорила Эдит, пусть будет комната для гостей, а чтобы там толком ничего не менять, они могут спать на раскладном диване, вот таком (тут она развернула глянцевую рекламу: «Мечтаете о лишней комнате? Получите ее по цене дивана… Раскладной диван — в помощь хозяйке и гостям…»).

Такой и привезли нам в следующие выходные. «Вот этот»,— Эдит ткнула пальцем в объявление. Модель называлась «Дромадер». Но прежде чем Эдит сумела объяснить мне, почему заказала диван в оборочках и расцветке «абиссинское хаки», я возмутился. Я не желал, чтобы ее родители ночевали в моем кабинете, рылись в моих бумагах, и воспротивился так демонстративно, что Эдит пересмотрела свое предложение: новый раскладной диван мы поставим внизу, в гостиной, вместо старого, нераскладного, привезенного нами из Бронкса, сами поспим в кабинете, а родителей положим в нашей спальне (Эдит звала ее «хозяйской спальней», туалет на первом этаже — «дамской комнатой», боковое крыльцо — «верандой», дворик — «лужайкой»); таково ее решение, и оно окончательно.

В тот день, когда нам привезли мерзопакостный диван-кровать и забрали старенькую софу с гнутыми ножками — молодоженами мы так часто на ней миловались,— Эдит навела марафет на кухне, пропылесосила столовую, а потом, словно желая приберечь первые посиделки на верблюжьем диване для более спокойного вечера (или для тех, кто этого достоин), принялась листать альбом с поломанным корешком, куда записывала рецепты моей матери, и объявила, что приготовит грудинку. Такой уж Эдит человек, нипочем не нарушит договор, условия которого не удосужилась определить. Торговалась она расчетливо; пожалуй, угроза неприкосновенности моего кабинета была только началом, способом добиться своего: купить в гостиную новую мебель и разместить своих родителей на нашей кровати.

В дверь постучали и, не успел я спуститься по лестнице, как вошел Уолтер с двумя чемоданами — два чемодана на одну ночь!— а Сабина окутала меня шалями и ореолом духов с ароматом бергамота.

Руку мне Уолт не пожал, руки у него были заняты, поэтому он протянул мне чемоданы.

—Вы не запираете дверь? Как же так?

—Не запираем.

—И не боитесь?

—А чего бояться? Мы же дома.

—Тем более нужно запирать. Вдруг кто войдет без спроса.

—Здесь не запирают двери и никто не входит без спроса. Велосипеды оставляют во дворе, мусорные баки не пристегивают цепью. Это не Нью-Йорк.

—Не Нью-Йорк?— повторила Сабина, направляясь на кухню поздороваться с дочерью.— Оно и видно.

Я отнес чемоданы наверх, а когда спустился обратно, Сабина все еще пребывала в изумлении — или изобразила его повторно, ради меня.

—Кто это, Рубен? Что ты сделал с моей дочерью?

Она указала на Эдит, точно обвиняя ее в ведьмовстве: жена как раз лихорадочно колдовала над кастрюлями и сковородками.

—Что готовишь?— спросил Уолт.— Пахнет вкусно.

Эдит перечислила блюда, над которыми хлопотала, Сабина повторила их названия механически, отрешенно, точно обескураженная необходимостью выбрать в меню одно-единственное съедобное блюдо из смертельно ядовитых: грудинка, кугель, цимес.

—Я тебя такому не учила,— заметила Сабина.

Эдит отмахнулась от нее ложкой.

—Да, это рецепты мамы Рубена.

Сабина фыркнула.

—Я рада, что замужество позволило тебе восполнить нехватку хозяйственных навыков, которые я тебе недодала.

Эдит со стуком принялась помешивать в кастрюле.

—И тебе никто не помогал? Неужели ты приготовила все сама, без помощниц? Не может такого быть.

Сабина прищурилась, словно силилась разглядеть, где хранится помощница, в какой буфет мы сложили домработницу, точно кровать в диван.