Византия в эпоху иконоборчества - Алексей Величко

Пожалуй, после Халки это была единственная сцена насилия в отношении конкретного лица. Отдельные неприглядные и даже кощунственные картины, безусловно, случались, но они принадлежат к так называемой группе «эксцессов исполнителей», носили единичный характер и никак не соотносились с волей императора Льва III. Например, во время осады арабами Никеи один воин из отряда зятя императора куропалата Артавазда, некий Константин, бросал камни в икону Пресвятой Богородицы. Как рассказывают, Дева явилась ему в видении и сказала: «Храброе, очень храброе дело ты сделал против Меня! Ты сделал это на голову свою». Когда мусульмане начали обстрел города из метательных орудий, один из камней размозжил голову этого солдата — наказание настигло его[82].

Но и в столице царя ждало разочарование. Первым оппонентом иконоборцам и защитником святых икон выступил Константинопольский патриарх св. Герман (715–730). Он категорически отказался дать свое благословение на истребление икон, и это скрытое противостояние длилось в течение нескольких лет. А на периферии взволновались Афины, жители которых в 727 г. подняли мятеж против царя.

Здесь также приходится делать отступление и чуть более критично подойти к данным протестам и мятежам. Как отмечают исследователи, волнения в Элладской феме были вызваны совсем иными обстоятельствами, и нерв противостояния проходит вдали от вопроса об иконах, чем это повествует Феофан Византиец и другие позднейшие летописцы. Да и история со св. Германом наглядно демонстрирует, что патриарх остался в одиночестве, не поддержанный даже ближайшим клиром.

Было ли это следствием спора об иконах или обуславливалось иными причинами — Бог весть. В любом случае следует скаазать, что, во-первых, еще пока не встречается жесткого вероисповедального противостояния между противниками и сторонниками святых икон. А, во-вторых, царь был далеко не одинок в своей нелюбви к иконопочитанию[83].

Но вернемся к повествованию. Жители Эллады, преисполненные чувства собственного достоинства, громко поносили императора как варвара и выскочку, противопоставляя ему «настоящих» царей. А затем выдвинули некоего Косму в императоры, и тот, собрав при помощи флотоводца Стефана и турмаха Агеллиана небольшой флот, отправился в Константинополь. Но в битве под стенами столицы, свершившейся 18 апреля 727 г., мятежники были разбиты. Агеллиан бросился в море и погиб, а головы Стефана и Космы «украсили» стены Константинополя[84].

В 730 г. Лев III решил созвать совет из 19 человек, на который был приглашен и патриарх. Девяностопятилетний старец явился к царю, но, несмотря на угрозы, не изменил своим убеждениям. Когда император заявил, что низвергает его с престола, св. Герман сложил омофор, отказался от епископства и удалился в Платаниум, откуда был родом. Там он и отдал Богу душу.

Вместо него Лев III назначил столичным архиереем патриаршего синкелла Анастасия (730–754) — лицо сомнительных нравственных достоинств. Он предал своего патриарха, затем, после смерти Льва III, предаст и его дело. Как гласит предание, вызванный некогда по одному делу к царю вместе со св. Германом, Анастасий так спешил, что начал наступать Константинопольскому архиерею на мантию. На это св. Герман пророчески произнес: «Не спеши, еще успеешь поездить по ипподрому». Пророчество сбылось, и спустя несколько лет Анастасий был справедливо обесчещен — об этом мы скажем в следующей главе[85].

Но еще большие неприятности ждали императора Льва III на Западе, где против его указа ополчился понтифик. Столкновение с Римским престолом началось буквально сразу после получения императорского эдикта. Папа Григорий II отказался выплачивать налоги и подати с Рима и Италии — фактически отверг верховную власть императора над собой. В ответ царь своим указом переподчинил митрополии Эпира, Дакии, Иллирии, Фессалии, Македонии Константинопольскому патриарху[86].

Это был сильнейший удар по власти и авторитету Римского епископа. Заметим, что передел границ патриархатов произошел не потому, что Лев III был недоволен оппозицией папы — император и не пытался распространить иконоборчество по территории всей Римской империи. Просто он действовал в контексте своей стратегии управления государством. Император к тому времени не имел иного способа контроля над Италией, кроме как из ненадежной Равенны. Но Сицилия и Иллирия являлись провинциями Римской империи, и было вполне логично распространить полномочия Константинопольского патриарха на те территории, где царская власть имела пока еще твердые позиции[87].

Более того, царь приказал обложить третью часть населения Сицилии и Калабрии поголовной податью, лишил папу налоговых льгот, а доходы от папских владений в Сицилии и Южной Италии изъял в государственный бюджет[88]. После этого папа разослал по всей Италии воззвание, в котором призывал к восстанию против еретических замыслов императора.

Инициатива понтифика принесла успех: получив его послания, Пентаполис и Венеция заявили о своей поддержке Рима. Возмущением был охвачен Вечный город и все итальянские провинции вплоть до Калабрии. Эти события свидетельствуют, между прочим, о том, что близкое императору иконоборческое окружение ввело его в заблуждение, уверяя, будто запрет на почитание икон повсеместно воспримут положительно. Очень сложно предположить, зная осторожность императора, что Лев III сознательно пойдет на осложнение отношений с восточными патриархами и папой в условиях войны.

Но делать было нечего, и царь попытался использовать классический для Византии способ разрешить богословский спор — созвать Вселенский Собор. Едва ли он задумывал этот шаг еще в 726 г., издавая свой эдикт. Но, желая узнать мнение всей Церкви, а в глубине души надеясь получить вселенское одобрение своим замыслам, он обратился с этим предложением к папе Григорию II. Однако понтифик ответил категоричным отказом, хотя в этом вопросе царя поддерживал Константинопольский патриарх св. Герман.

Аргументация, приводимая Григорием II, отнюдь не замысловата. «Ты писал, — объясняется Римский епископ с императором, — что следует созывать Вселенский Собор; нам показалось это бесполезным (выделено мной. — А. В.). Представь, что мы послушались тебя, архиереи собрались со всей Вселенной, что восседает уже синклит и совет. Но где же христолюбивый и благочестивый император, который, по обыкновению, должен заседать в совете и чествовать тех, которые говорят хорошо, а тех, которые удаляются от истины, преследовать, — когда ты сам, император, являешься человеком непостоянным и варваром?»[89]