Доктор Данилов в дурдоме, или Страшная история со счастливым концом - Андрей Шляхов

На работе у несчастного Михаила Вениаминовича были другие сложности. Директор школы, недавно достигший пенсионного возраста, видел в Михаиле Вениаминовиче опасного претендента на свое место.

— Этот старый козел не понимает, что мне его кресло – тьфу! — горячился Михаил Вениаминович. — Да я скоро стану президентом Академии наук, если не выше… Только идиот может подумать, что я мечу на место директора какой-то богом забытой школы в спальном районе!

Увы, директор школы был идиотом. Желая опорочить и нейтрализовать Михаила Вениаминовича, он подсылал к нему целые стаи соблазнительниц из числа школьниц. Директорский план был прост, как все гениальное: упечь Михаила Вениаминовича за решетку по обвинению в растлении малолетних.

— Представляете, той, кому удастся меня соблазнить, этот мерзавец пообещал золотую медаль!

— Прямо так и пообещал? — не поверил Юра.

— Был педсовет, на который меня не пригласили. Сделали вид, что забыли пригласить. Так вот, на нем директор объявил, что ученица, которая меня соблазнит, получит золотую медаль, а педагог, который снимет все это на камеру, займет мое место!

— Вот тварь! — пригорюнился Юра. — Досидел на своем месте до пенсии, так уйди, уступи по-хорошему…

— Дождешься от него, — хмыкнул Михаил Вениаминович. — Он всех купил снизу доверху!

Так оно, скорее всего, и было, поскольку жалобы Михаила Вениаминовича на творившийся произвол не привели к восстановлению справедливости. Напротив, честный человек угодил в дурдом.

— Но они рано радуются! — потрясал в воздухе кулаками Михаил Вениаминович. — Я им покажу, где раки зимуют!

— Такое спускать нельзя, — поддержал Юра. — Надо жаловаться!

— Это я умею, — заверил Михаил Вениаминович. — Будет и на моей улице праздник! Да и местным карателям достанется! Сейчас не старые времена!

«Местные каратели» в лице доктора Безменцевой на угрозы Михаила Вениаминовича реагировали с оскорбительным флегматичным безразличием. Не волнуйтесь, уважаемый, вот полечим вас и отпустим на все четыре стороны. Но отпустим только тогда, когда сочтем нужным. Так-то вот, и никак иначе.

На следующий день Михаил Вениаминович уже полностью освоился в отделении и превратился в Мишу для Данилова и в Миху для Юры. Он успел поскандалить в столовой, объясняя буфетчице, каким должен быть правильно заваренный чай, и оттого ходил по отделению гоголем.

Данилов заметил, что среди больных, лежащих в отделении, не принято много общаться друг с другом. Каждый сам по себе, ну, в самом широком смысле общение могло ограничиваться палатой, не более того. Юра и Миша на фоне прочих собратьев по несчастью казались ему самыми «живыми», что ли. Или поначалу все такие яркие, а по мере увеличения срока пребывания тускнеют и замыкаются в себе?

Данилов вспомнил, как однажды Полянский, искренне считавший психиатрию лженаукой, а психиатров – шарлатанами, высказался по поводу «психиатрической методики»:

— Все это делается так – берется какой-нибудь бедолага, не имеющий никаких психических расстройств, и по совокупности притянутых за уши симптомов объявляется психически больным. Он госпитализируется, последовательно проходит все этапы так называемого лечения и в том случае, если он не свихнется на самом деле, по завершении этого самого лечения признается выздоровевшим. Но не полностью, клеймо хроника-психа остается на нем навечно.

— А если человек действительно болен психически? — спросил Данилов. — Что тогда?

— Тогда все гораздо сложнее. Если в руки к этим шарлатанам попадает пациент с реальными психическими проблемами, то они, не заморачиваясь, ставят ему первый пришедший на ум (разумеется, на их ум) психиатрический диагноз и начинают грузить его нейролептиками и транквилизаторами. И пьет он их всю оставшуюся жизнь, заглушая свою симптоматику. Типа – лечится и даже выздоравливает, то есть слегка компенсируется. Ты обрати внимание на то, насколько психиатры не любят снимать или менять однажды поставленные диагнозы. Даже если этот высосанный из пальца диагноз идет вразрез с объективными данными, они все рано с завидным упрямством будут стоять на своем. Сдохнут, но неправоту свою не признают! Да и какая там может быть правота – вся эта, с позволения сказать, «наука» высосана из пальца. Мне еще во время практических занятий смешно было наблюдать их вечную полемику по поводу диагнозов. Какая, к собачьей матери, разница, чем именно по их классификации болен пациент, если лечение всегда одно и то же – аминазин с галоперидолом? Ну, еще трифтазин и сонапакс. О чем тут вообще можно разговаривать – я не понимаю! Искренне недоумеваю – как вообще можно работать психиатром? Это же чистейшей воды шаманство!

Данилов тогда, помнится, посмеивался над горячностью друга. У него и в мыслях не было, что когда-нибудь, причем довольно скоро, он, Владимир Данилов, совершенно нормальный человек с совершенно нормальной наследственностью, ведущий совершенно нормальный образ жизни, вдруг ни с того ни с сего окажется пациентом психиатрической клиники. Поистине – от тюрьмы, от сумы да от дурдома не зарекайся!

С психиатрией у Полянского и его семьи были личные счеты. Когда-то, еще при социализме, в психушке долго, несколько лет, продержали двоюродного брата его матери, выступавшего с критикой социалистического строя. Существовал в ту пору восхитительный и совершенно универсальный диагноз «вялотекущая шизофрения», который можно было спокойно «прилепить» каждому и любому. В современной международной классификации болезней такой диагноз отсутствует, но в России его кое-где больному еще могут поставить. По старой, так сказать, памяти.

Четвертым соседом по палате стал Славик, тридцатилетний «бомбила», имевший за плечами два «срока» стационарного лечения, но в других больницах.

Славика уже лет пять преследовали соседи по дому, которым приглянулась его однокомнатная квартира. Соседи обложили свою жертву со всех сторон – наставили по квартире скрытых камер, рассовали подслушивающие устройства и даже подключили к вентиляции трубы, по которым время от времени подавали усыпляющий газ.

— Я засну, а они приходят, отпирают дверь своими ключами и начинают обыскивать квартиру… — От пережитых волнений Славик начисто облысел и выглядел лет на двадцать старше. — Заглядывают повсюду, даже пол вскрывают…

— Зачем? — спросил Данилов.

Палата коротала время в ожидании ежедневного обхода.

— Как зачем? — Славик оглянулся на дверь, словно соседи могли прятаться за ней. — Ищут завещание. Ведь я могу составить завещание? Могу! И тогда квартира уплывет из их рук. А они этого допустить не могут, потому что тогда все придется начинать заново…

Злоумышленники терроризировали Славика не только дома, но и во время работы – подсаживались к нему под видом пассажиров и начинали запугивать.

— Один такой тормознул меня на Варшавке и говорит: «На улицу Вишневского за тысячу доедем?» Я согласился. Сначала все было нормально, ехали, о бабах разговаривали. А потом, когда на светофоре встали, он говорит: «Вон в той башне дед жил на первом этаже, так его за квартиру зарезали. Очень опасно сейчас квартиру в Москве иметь. Лучше уж дом в деревне». Пришлось его там же и высадить. Не люблю, когда мне угрожают… А другой сел на Павелецкой площади, все продумано, как будто только в Москву приехал, даже сумку спортивную газетами набил, и спрашивает: «Не сдает ли кто из знакомых однокомнатную квартиру на длительный срок?» А у самого на лбу написано, что он агент!