Роковой срок - Сергей Алексеев

Дочь подняла голову и теперь взглянула пристально, словно испытывая его выдержку.

– А если не по нраву будет тебе мой оглас? – медленно проговорила она. – Если ты проклянешь меня? И прогонишь? Если отречешься на вечные времена от меня и потомков моих?

Ее исполненные внутреннего огня слова на миг снова встревожили Урагана, да, отягощенный своими думами о наследнике, он стряхнул сомнения: всяко уж не разбойного сакала избрала дочь, не безвольного раба, не изгоя-парфянина или бродягу безродного.

Если зятем станет простолюдин из неименитого сарского рода, так это еще лучше – освежится кровь!

– Не отрекусь, – заверил он. – Не прогоню и не прокляну. Ну, говори, кого же ты избрала?

– Тебя, Ураган. И оглашаю женихом моим! И, сотворив вено, осчастливлю тебя.

Тот отпрянул, будто от огня, но Обава вскинула руку.

– Ты слово дал, не проклянешь! И примешь мой выбор! Я зрю, ты любишь меня.

– Моя любовь отеческая...

– Теперь же ты дашь согласие.

Она расстегнула пряжку на плече, сронила плащ и, обнаженная, подняла серебряный сосуд с водой, предназначенный для брачного омовения.

– Сними одежды и возьми кувшин, – непреклонно повелела Обава. – Станем творить вено.

Только в тот миг и узрел он, что у дочери все для брака заготовлено: сосуды с водой, великий серебряный таз, мечи и белое покрывало...

– Да как же ты посмела!.. – Он задохнулся. – Коснуться мыслью?! Ты, целомудренная дева?!

– Повинуйся огласу! Ведь ты же ратуешь жить по законам Тарги?

И тогда Ураган взревел, подобно умирающему туру:

– Что творишь ты, безумная? Разве может дочь огласить отца? К тому же я – государь! А со времен Аркана выбор за мной!

Ее голос треснул, надломился.

– Моя любовь верна и искренна... С малых лет, взирая на тебя, трепетало мое сердце...

– Тебя влечет любовь дочерняя! – Ураган вместе с голосом выметывал из себя ярость и негодование. – Ягиня наставляла! Учила слушать свое сердце!.. Любовь, что приводит к огласу!.. С коей творится вено, ознаменована страстью небесного огня! Сей же час укрой свое тело! Где стыд твой?!

– Позри! – властно перебила его Обава. – Мое сердце тлеет огнем истинной страсти! И в том нет моей воли.

– Чья же это воля?!

Она поставила кувшин и потянула было к себе плащ, но рука остановилась.

– Мне вещий сон приснился. От нас с тобой, от сына, мною рожденного, пойдет иное, благородное племя. И тогда сары в единый час вернутся к древним обычаям и законам.

– Ложь!..

– Я умею толковать сны! Разве ты не убедился в этом? Мой взор открыт, я зрю истину...

– Утратившим совесть истина не доступна!

– В том и суть, Ураган, я не утратила совести!

– Своим толкованием сна ты хочешь оправдать свое беспутство! Я отец тебе! И ты – моя плоть от плоти!..

– Мне ведомо это!

– Как же ты вздумала помешать нашу кровь? Переступить извечный закон?..

В ее голосе послышался звон медной обрядовой чаши, в которую бьют, возвещая тревогу:

– Ты прежде выслушай меня!

– Добро! – чуть смирился он, видя ее решимость.

– С малых лет я зрю, как ты страдаешь, не имея сына, – с медным звоном заговорила она. – Я совести не утратила. Но мыслила о тебе и о наследнике, который продолжит твою волю и вернет саров в лоно законов Тарги. Я рожу тебе сына, а чтобы не было молвы о порочности дитя, по доброй воле уйду в мир иной и унесу тайну рождения. Таким я узрела свой рок. Возьми свой сосуд и омой меня!

– Рожденный вопреки закону наследник породит еще большее беззаконие!

Дочь ни на мгновение не усомнилась и теперь даже взор ее насытился огнем.

– Тарга и Тарбита были братом и сестрой. – Ровно плетеный бич прошелестел над ухом. – От их совокупления родился Сар. Или предание суть ложь? И мы произошли не от богов, а как сакалы, от дикого скота?

– Как смеешь ты, земная!.. – Государь уже задыхался от ярости. – Уподобляться богам!.. И толковать их нравы?

– Не отвергай меня! Ведь, совокупившись, я открою тебе свою часть, которую не хочу открывать никому.

– Я не желаю такого счастья! Ибо оно – суть позор!

Обава вспыхнула огнем и закричала:

– Позри окрест себя! Мы ныне остались с тобой одни на земле, как некогда боги земного и небесного огня! А мир вокруг нас первозданно чист.

Разгневанный Ураган потряс кулаками, ибо не нашел ответного слова.

Выбежав из девичьих палат, он отыскал полотнище, но, ослепленный яростью, долго не мог узреть его цвета. А требовалось алое, коим покрываются в великом горе, но все покровы в тот миг ему чудились алыми, даже белый брачный и смертный черный.

Опасаясь перепутать, государь долго сидел с закрытыми глазами, усмиряя гнев, после чего выбрал все-таки алое и, вернувшись к дочери, накрыл ее бесстыдное тело вместе с безумной головой.

– Вот тебе брачное покрывало! Вот тебе вено! Плачь! И выплачь свои бессовестные глаза! Или я тебя сам ослеплю!

Обава же отбросила скрипучую душную ткань, потянулась к нему руками.

– Не губи меня! И себя!.. Ты пропадешь в каменной веже! А я под этим покровом!

Ураган стремительно покинул женскую половину дворца, унося за собой злую, скребущую обиду и неведомый прежде страх перед запретной прелестью дочери.

И этот страх остановил его перед желанием исполнить закон Тарги и покарать дочь темной карой, полагавшейся по обычаю за кровосмешение либо его попытку, – ослепить, выколов глаза веретеном.

Пожалуй, он сотворил бы это, но тогда пришлось бы и самому лишиться глаз, позревших на обнаженное тело дочери.

* * *

А Обава, отвергнутая и тем униженная, сняла короткий сарский меч, висящий в изголовье ложа для творения вена, приподняла тяжелую левую персь, приставила острие к сердцу и ударила бы, но в тот миг очаг полыхнул белым искристым пламенем.

– Не смей, сестра, – был ей голос, который она знала с младенчества как голос матери. – Это мое испытание.

Она с сожалением отвела меч от груди.

– Кому же это испытание? – спросила исступленно, зная, что не будет ответа. – Мне?

– Отцу твоему, – однако же услышала Обава. – Мне любо было узнать, готов ли он во имя продления владычества своего рода нарушить законы Тарги и смешать кровь. Ураган достойно выдержал мое искушение.

– Услышь мое горе, Хара! – воскликнула она. – Искушая Урагана, ты обездолила меня! Каково быть отвергнутой?! А если б он в порыве ярости ослепил меня?