Роковой срок - Сергей Алексеев

– Кого по року ждут дела великие, – глас богини небесного огня был неумолим, – велики и испытания, сестра. И это лишь начало.

– Что же мне делать? – горестно возмутилась дева. – Любовь томится в моем сердце... Она жжет мне грудь!

– Твою жертвенность я испытала. Теперь познай тоску и страдания.

Сдерживая слезы, Обава сдерживала рвущиеся из уст слова, ибо хотелось спросить, каков путь ей уготовлен и к чему такое испытание.

Едва смирила страсть, дабы не вызвать гнева, к тому же вспомнила, что боги никогда не открывали своих промыслов, дабы не искушать людей грядущим.

– Благодарю, Хара...

Это было тайное имя Тарбиты, позволяющее призывать ее в любой день и час и быть услышанной.

– Роковой срок тебе – девять месяцев. Пусть охладеет твоя любовь к отцу.

И тут Обава не сдержалась, забывшись от горя.

– Зачем же такое искушение? – воскликнула она. – Зачем ты в одночасье зажгла любовь, а теперь требуешь, чтоб погасила ее и остудила сердце?

Однако гнева Тарбиты не последовало – напротив, голос ее стал мягким, материнским.

– Хочу, сестра, чтоб твое сердце закалилось, как куфский меч.

– На что мне железо носить в груди?

– С девичьим трепетным сердцем ты не исполнишь рока, начертанного мною.

Обава подавила в себе порыв спросить, а каков ее рок, и, помолчав, вскинула руку ладонью вверх со словами благодарения:

– Все во имя твое, Хара.

– По истечении рокового срока, – услышала она улетающий голос богини небесного огня, – Ураган сам придет к тебе за советом, как и прежде. И ты поведешь его. Только слушай меня и не отступи от моей воли.

Обава набросила на себя красное покрывало и опустилась возле огня, грея озябшие руки.

* * *

Ураган же, как всегда бывало в минуты смятения, вскочил на коня и долго мчался вдоль пенного морского берега, но ветер не развеял смуты в душе и разуме. Напротив, словно пламя раздул, поскольку разум его не мог вместить деяния, на которое покусилась Обава, отвергнув сарское целомудрие.

Объятый гневом, он спрыгнул с коня, распластался на земле, обнимая ее, а затем собрал сухие травы, возжег их на своих ладонях и воззвал к богу земного огня:

– Услышь меня, Рус! – Это было тайное имя Тарги. – Твое земное потомство иссякает! Родная дочь огласила отца! Опали огнем сей позор!..

И оборвал свою речь, опалив руки, ибо только на себя мог называть кару: за земную сущность народа, за судьбу его, нравы и обычаи, тем паче за свою дочь он, государь, был в ответе перед богами.

Однако был услышан Таргой, поскольку там, куда упала горящая трава с ладоней, земля разверзлась и дохнуло белым палящим огнем.

Ураган не отступил и лишь заслонился рукой.

– Я повинен, Рус! Укроти свой огонь. Не позволю иссякнуть твоему роду на земле!

Тарга усмирился, а Ураган еще долго лежал на том месте, где раскрывались земные недра, испытывая их жар.

Он всегда помнил совсем уж свежее, но писаное предание, связанное со своим прадедом, государем, который владычествовал в сарских землях полный срок – сорок лет. А записали его на бычьей шкуре в храме Тарги, дабы потомки не забыли, что сарское целомудрие еще было живо в эти близкие времена.

У прадеда была самая лучшая из всех табунов, но стареющая кобылица, и, чтобы никто не смог на состязаниях опередить его и в будущем, государь вздумал получить от нее жеребенка, но сколько бы ни подбирал, ища в разных землях, не подобрал ей достойного жеребца.

Кроме ее единственного сына.

Однако и сарские кони блюли закон, и этот сын не смел нарушить табу, а случить лошадей насильно не могли да и, по обычаю, права такого не имели даже самые лучшие конюхи.

И тогда дошлый и искушенный прадед сшил попону, укрыл свою любимицу с головой и привел жеребца к матери. Не ведая, кто перед ним, но чуя сильную страсть кобылицы, он совокупился с ней.

Когда обрадованный государь снял попону, радуясь, что обхитрил, а жеребец узрел, с кем он вступал в соитие, то взбежал на высокую гору и бросился с обрыва, ибо не мог выколоть себе глаза.

Так было записано на бычьей шкуре в храме Тарги, куда помещали достойные потомков новые предания.

Однако же в ветхом Гласе, что хранился в храме Тарбиты и который повествовал о происхождении народа сар, все было иначе, и Обава не случайно напомнила о богах земного и небесного огня.

Земной Тарга и небесная Тарбита в самом деле были единокровными братом и сестрой. Первозданный мир в то время был еще чистым и непорочным, то есть не ведающим рока, и боги пребывали в полном одиночестве и каждый на своем месте, лишь издалека взирая друг на друга. Брат ездил по земле верхом на красном жеребце, сестра же летала по небесам в солнечной колеснице, запряженной белой кобылицей. И не было тогда ночи, впрочем, как и дня, солнце не всходило и не заходило, всегда находясь в зените, а потому не давало тени, и от этого никто не считал и не исчислял времени.

Так можно было существовать вечно, и кочевые пути брата и сестры никогда бы не пересеклись, если бы однажды лошадь Тарбиты не встала, истомленная скачкой, и колесница не остановилась на полунощной стороне.

И в тот же миг в небе наступила тьма, а родившиеся звезды не смогли осветить Вселенную. Свет исходил лишь от бога земного огня, от всадника Тарги, который скакал себе и нахлестывал своего коня одиннадцатиколенным бичом. Жеребец тоже уставал, но не мог ослушаться строгого седока и не повиниться его руке.

– Погони и мою кобылицу, брат, – попросила сестра.

Тарга изловчился, взмахнул бичом, но не достал небес, и колесница сестры даже с места не стронулась.

– Спустись пониже! – крикнул он.

Тарбита так и сделала, однако все равно было высоко, не хватало всего лишь одного колена, чтобы щелкнуть над спиною кобылицы и понудить ее к движению.

– Короток мой бич, – сказал брат, – чтоб погонять небесный свет.

Тогда Тарбита спустилась на землю вместе с колесницей, а Тарга уже вскинул бич, но тотчас огненный жеребец сбросил седока, вскочил на кобылицу и щелчок пришелся по лону сестры.

В этот миг земной и небесный свет слились в единый, и сотворилось совокупление всего, что имело две сути – мужскую и женскую. От тонкой степной былинки до великих дерев, от малой птахи и ящерки до буйных туров и сохатых слонов, коих еще прозывают мамонтами; все соединилось, сплелось в единую плоть, и всякая божья тварь испытала блаженство соития, которого до той поры не ведало и которое стало наградой Природы за сотворение.

Ведь отдельно друг от друга ни мужское, ни женское начала не способны что-либо творить, а лишь от совокупления рождается третья ипостась мира.

И все потом ожило, вдохновилось, ибо сотворилось оплодотворение.