Побег из Шоушенка - Стивен Кинг

– Благие намерения? – засмеялся я. – Слыхали мы о таком.Говорят, ими дорога в ад вымощена.

– Не верь в это. – Отвечал Энди, чуть помрачнев. Мы уже ваду. Он прямо здесь, в Шенке. Они торгуют наркотиками, и я говорю им, какотмыть деньги, на этом нажитые. Но я также держу библиотеку, и знаю добрые дведюжины ребят, которые после подготовки, с помощью моей литературы, смогутпродолжить образование. Возможно, когда они выйдут отсюда, то не пропадут вэтом жестоком мире. Когда в 1957 году я просил вторую комнату для библиотеки, яполучил ее. Потому что администрации выгодно видеть меня счастливым. Я беру недорого. И доволен.

Население тюрьмы медленно увеличивалось на протяжениипятидесятых, затем в шестидесятых возросло довольно резко. В это время каждыйшкольник в Америке только и мечтал о том, чтобы попробовать наркотики,нисколько не пугаясь смехотворных наказаний за их употребление. Да, тюрьма былапереполнена, но даже в это время у Энди не было сокамерников. Правда, ненадолгок нему подселили огромного молчаливого индейца по имени Норманден, которогозвали, как всех индейцев в Шенке, Вождь. Большинство долгосрочников считалоЭнди чокнутым, а он только улыбался. Он жил один и наслаждался покоем… Как былозамечено, администрации было выгодно видеть его счастливым.

В тюрьме время тянется медленно, иногда кажется, что оно ивовсе останавливается. Но, на самом деле, оно течет, течет… Джордж Дунейпокидал сцену под шум газетчиков, выкрикивающих: «скандал!», «коррупция!»,«чрезвычайное происшествие!». Стэмос пришел на пост, на протяжении последующихшести лет Шенк напоминал ад. Кровати в лазарете и одиночки в карцере никогда непустовали.

Однажды в 1957 году я взглянул в маленькое зеркальце отбритвенного набора, которое я хранил у себя в камере, и увидел сорокалетнегомужчину. В 1938 сюда пришел ребенок, мальчишка с огромной копной рыжих волос.Сходящий с ума от угрызений совести, помышляющий о самоубийстве. Мальчишкаповзрослел. Рыжая шевелюра поседела и стала редеть понемногу. Вокруг глазпоявились морщинки. Сегодня я видел пожилого человека, ожидающего, когда еговыпустят на свободу. Если выпустят. Это ужаснуло меня: никто не хочет стареть вневоле.

Стэмос ушел в 1959. Еще до этого времени вокруг так ироились вынюхивающие сенсацию журналисты, один из них даже ухитрился провестичетыре месяца в Шенке в качестве заключенного. Итак, они уже открыли рты, чтобыкричать: «скандал!», «попавшийся взяточник!», но прежде, чем над его головойокончательно сгустились тучи, Стэмос свалил. Я его прекрасно понимаю. Если быон был действительно пойман и уличен во всех своих грязных делишках, он здесьбы и остался. А кому этого хочется? Байрон Хедлей ушел двумя годами раньше. Уэтого ублюдка был сердечный приступ, и он взял отставку, к превеликой радостивсего Шенка.

Энди в связи с аферами Стэмоса не тронули. В начале 1959 втюрьме появился новый комендант, новый помощник коменданта и новый начальникохраны. Около восьми последующих месяцев Энди ничем не отличался от прочихзаключенных. Именно в этот период к нему подселили Нормандена. Потом всевернулось на круги своя. Норманден съехал, и Энди опять наслаждался покоемодиночества. Имена на верхушке администрации меняются, но делишкипрокручиваются все те же. Я говорил однажды с Норманденом об Энди. – Славныйпарень, – сказал индеец. Разговаривать с ним было очень сложно: у бедняги былазаячья губа и треснутое небо, слова вырывались наружу с шумом, плевками ишипением, так что трудно было что-либо разобрать.

– Мне он понравился. Никогда не подшучивает. Но он не хотел,чтобы я жил там. Это можно понять. Ужасные сквозняки в камере. Все времяхолодно. Он никому не позволяет трогать свои вещи. Я ушел. Славный парень, неиздевается, не подшучивает. Но сквозняки ужасные.

Рита Хейворт висела в камере Энди до 1955, если я правильнопомню. Затем ее сменила Мерлин Монро. Тот самый плакат, где она стоит околорешетки сабвея, и теплый воздух развевает ее юбку. Монро продержалась до 1960,и когда она была уже почти совсем затёрта, Энди заменил ее на Джейн Менсфилд.Джейн была, простите за выражение, соска. Через год или около того ее сменилина английскую актрису, кажется, Хейзл Курт, но я не уверен. В 1966, убрав и ее,Энди водрузил на стену Реквель Велч. Этот плакат висел шесть лет. Последняяоткрытка, которую я помню – хорошенькая исполнительница песен в стилекантри-рок Линда Ронстат.

Однажды я спросил Энди, что для него значат эти открытки, ион как-то странно покосился на меня.

– Они для меня тоже, что и для большинства другихзаключенных, полагаю, – ответил он. – Свобода. Понимаешь, смотришь ты на этиххорошеньких женщин, и чувствуешь, что можешь сейчас шагнуть на эту картинку. Иоказаться там. На воле. Думаю, мне нравилась Реквель Велч более всего потому,что она стояла на великолепном побережье. Вид просто изумительный, помнишь?Где-то в окрестностях Мехико, милое, тихое местечко, где можно побыть наедине сприродой. Разве ты никогда не чувствовал всего этого, когда глядел на картинки,Ред? Не чувствовал, что ты можешь шагнуть туда?

Я признался, что никогда над этим не задумывался.

– Однажды ты узнаешь, что я имею в виду. – Задумчиво ответилЭнди, и он был прав.

Спустя годы я понял, что он имел ввиду, и первое, о чем ятогда вспомнил, был Норманден, и как он жаловался на сквозняки в камере Энди.Скверное происшествие случилось с Энди в конце марта или начале апреля 1963года. Я уже говорил, что было в этом человеке что-то, что отличало его отбольшинства заключенных, включая меня. Можно назвать это свойствоуравновешенностью, или внутренней гармонией, или верой в то, что однажды этотдолгий кошмар непременно закончится. Как бы вы это ни назвали, Энди Дюфреснрезко отличался от всех нас. В нем не было того мрачного отчаянья, котороеугнетает большинство остальных, и никогда он не терял надежды. Никогда – покане наступила та зима 1963 года. К тому времени у нас был новый комендант,Самуэль Нортон. Насколько я знаю, никто никогда не видел этого человекаулыбающимся. Он носил почетный значок тридцатилетнего членства в бабтистскойцеркви Элиста. Его главное нововведение как главы тюремной администрации былоубедиться, что каждый заключенный имеет Новый Завет. На его столе быланебольшая табличка из тикового дерева, где золотыми буквами было выдавлено:«Христос – мой спаситель». На стене висел вышитый руками его жены лозунг:«Грядет пришествие Его». При виде этой сентенции у большинства из нас пробегалмороз по коже. Мы чувствовали себя так, будто пришествие уже началось, и не будетнам спасения, и возопим мы к небесам, и будем искать смерти, но не. найдем ее.У мистера Нортона на каждый случай имелась цитата из Библии, и если выкогда-нибудь встретите человека, похожего на него, мой вам совет: обходите егодесятой дорогой.

Насколько я знаю, захоронения в лесу, случавшиеся при ГредеСтэмосе, прекратились. И вряд ли кому-нибудь ломали кости и выбивали глаза. Ноэто не значит, что Нортон трогательно заботился о благополучии вверенных емулюдей. Карцер был все также популярен, и люди теряли зубы не под ударамиохранников, а от частого пребывания в одиночке на хлебе и воде. Это сталиназывать «диетой Нортона».