Фабрика №22 - Антон Волохов

больна. Чувственные женщины знают об этом. Моё место здесь. Среди ворон и темного эля.

Бывшая пристань любви, стала пристанью одиночества. Здесь блуждал только злобный, отчаянный волк, что обречен к бесконечному и бессмысленному возвращению к месту, где его приручили и научили любить – продуктовому магазину №22.

Каждое утро я приходил сюда с надеждой, что когда-нибудь здесь вновь станет светло от игривых огоньков в карих глазах, а воздух наполнится пряным великолепием моей любви. Я ждал чуда и копил удачу. Но теперь мой магазин потускнел и пропитался болью.

Я решил сменить вывеску. Тонущему кораблю требовалась мемориальная доска светлой памяти. Теперь над моим магазином горела неоновая надпись алого цвета: «Моя любимая Сальма», а чуть ниже я вывел имена и фамилии родителей, что вложили свои жизни в прекрасного человека, что топит лёд, огнем своей души, даже в самых холодных и потерянных сердцах.

А дальше просто глушил боль работой. Встречал продуктовые машины, помогал с разгрузкой, вёл учет товара, убирался, закрывался и гасил неоновый свет в своей серой жизни. Вечером меня ждали вороны и вновь потемневшее окно светлого человека.

Каждый новый день стал похож на предыдущий. Я откровенно скучал и бездействовал. Ветер перемен перестал свистеть сквозь огромную дыру в моём сердце, а разум требовать несбывшихся надежд. Я шёл по пути смирения и защищал память своего мимолетного любовного забвения службой в «Моей любимой Сальме».

Но судьба под именем гадость быстро нашла себе новое проявление и вместе с крохотным звоночком над входной дверью магазина свой мимолетный аккорд решил сыграть мой отец, бесцеремонно явившейся в мой личный храм смирения.

– Ну, здравствуй, сыночек, – сказал он, запрокинув голову на бок и хитро прищурившись.

Он шаркал своими короткими ножками по полу и подползал к прилавку, словно голодная гиена.

– Что ты хочешь от меня? – спросил я с тревогой.

Самое страшное, что мне некуда было бежать от его прозорливых речей. В детстве он часто вымещал на мне собственный гнев. Отец никогда не поднимал на меня руку, нет, он работал на словесном давлении. Я мечтал о ремнях, углах, даже побоях, но мне досталось худшее из возможных наказаний – чувство вины за собственное существование.

– Мне всегда было стыдно за тебя, – медленно произнес он скрипучим низким голосом. – Но сейчас я просто вынужден признать – ты стал проклятием нашей семьи.

Я никогда не умел проносить сквозь себя все его слова. И так и не научился абстрагироваться или переходить во внутренний мир от всех его заунывных фраз, что резали мою больную голову ножом по стеклу. Детские психологи предлагали всё новые методики самоотвлечения, понимая, что отец терроризирует пылкое детское сознание при молчаливой поддержке матери, но моя беда в том, что я всегда верил каждому его слову. Верил и принимал за правду.

Мы все из детства. Вся наша жизнь и вся наша боль.

– Ты забрал нашу молодость, забрал наш любимый магазин, превратив его своей вульгарной вывеской в публичный дом. Испортил память прекрасной девушки, сломав ей жизнь! Бедняжка была вынуждена бежать от тебя, но ты преследуешь её и следишь за ней каждый вечер! Господи, об этом говорит весь квартал! Мы воспитали маньяка, убийцу, а теперь ещё и бандита, который громит магазины с этими наркоманами – латиносами! Ты – ничтожество, бездарь, иуда, что бросил нас и заставил страдать собственную мать своими выходками! Почему, почему тебя никак не пристрелят собственные дружки, паскудная ты тварь!

Когда он повышал голос, из его рта брызгала слюна. Так всегда было: он напрягал нёбо во время произношения, и слюна словно стреляла из-под языка. В детстве, он любил читать подобные морали мне перед сном. Я ложился головой на подушку, отец ставил стул напротив, садился и начинал свои влажные разговоры за мою гнилую душу. Я никогда не спал на сухом белье: сначала он забрызгивал всё своей слюной, а потом, когда гаснул свет, я заливал его собственными слезами. Мне совсем не помогало это, я просто не знал, куда деть боль и растворял её солью на грязной наволочке. Ни отец, ни мать никогда не видели моих слез. Врагам нельзя показывать собственную слабость.

– Мерзкая ублюдина! Я думал, у тебя хватит сил сторчаться в подворотне, но ты и на это не способен. Ты способен только забирать чужое: здоровье, силы, любовь и превращать всё это в смердящую гниль! Ты никогда не причинишь себе столько боли, сколько причинил нам и всем тем добрым людям, что проникаются к тебе сочувствием и доверием по собственной наивности. Только потому, что они не знают, что творится в твоей грязной и тупорылой башке! Мы с матерью готовы извиняться перед каждым честным человеком на этой улице за своего конченого сына! За это бездушное исчадие ада! Я молю Бога о твоей скорой смерти! Каждая свеча в нашем храме стоит за твой упокой! Бог попускает твоё существование по собственному недосмотру, но однажды он всё увидит и извергнет на тебя собственный гнев!

Когда-то я верил в Бога. Даже молился ему украдкой, найдя старую бабушкину икону, которая вся выгорела на солнце. Я прятал её под подушку, но мать нашла её и рассказала отцу. Теперь все словесные прения, неизменно наполнялись религиозным смыслом. Отец быстро лишил меня Бога и спасения извне, объяснив, почему он никогда не поможет и не услышит коротким и лаконичным словом:

– Выродок! Когда твоё тело будут жрать черви, мы откроем с матерью бутылку вина, что храним с самого твоего рождения! И ждём, ждём, ждём!

Я сел на табурет за прилавок, обхватив голову двумя руками. Я просто кончался как человек. Мне было трудно дышать, а зрение сужалось в одну маленькую черную точку перед собой. Я часто задыхался к концу отцовских проповедей. Для отца это всегда было сигналом его победы. Он вновь победил и снова подавил меня.

– Ждём, когда ты сдохнешь и сделаешь хоть что-то хорошее в собственной жизни!

Смутно я услышал, как коротко прозвенел звонок над входной дверью. Может быть, кто-то вошёл, а может быть и нет. Я уже ничего не понимал и не слышал. Фигура отца как будто растворилась и исчезла.

Я вдруг почувствовал знакомый пряный запах, и моя дрожащая задыхающаяся от частых сокращений грудь, снова заработала и принялась жадно глотать фантомный кислород, наполненный спасительным ароматом, что вернул мне жизнь. Я чувствовал и наслаждался былой музой, что открыла мне сердце и подарила безответную любовь.

Мой рваный пульс потихоньку приходил в норму и вдруг я увидел до боли