Желтые перчатки - Анна Дубчак

Они понимали друг друга без слов. Вот и сейчас, взглянув на него, она поняла, что Борис не расположен к беседе о своей поездке в Булонский лес, а потому позвала его пообедать.

Уже за столом Бланш, открывая банку с сардинами, вдруг внимательно посмотрела на Бориса, который откупоривал бутылку с вином, и сказала:

– Знаешь, сейчас я скажу что-то такое, от чего у тебя настроение сразу повысится на тысячу франков!

– И что же? Ты купила новое платье или брошку за полмиллиона франков, одолженных у Жаклин?

– Не переживай, свои долги я плачу исправно… И с Жаклин я расплатилась за куртку… Так вот, отгадай, кто прислал письмо?

– Валентина? – он чуть не уронил бутылку. Борис уже давно заметил, что известия о дочери и вообще все, что только было связано с ее именем или Полиной, действовало на него сильнее всего. Ничто так не могло взволновать его сейчас больше, чем письмо от Валентины. Тем более что писала она крайне редко, да и то по большей части письма носили вежливый или, как он говорил, «дежурный» характер: когда приедет в Москву Бланш, какую ткань привезти и прочее.

Она протянула ему большой белый конверт.

Бланш знала, что письма от дочери он читает, как правило, в одиночестве, чтобы, как считала она, никто не смог подсмотреть выражение его лица, а стало быть, не прочитать его мысли и чувства.

Она проводила взглядом его невысокую, чуть полноватую фигуру до двери спальни и от мысли, что он сейчас войдет в эту дверь и больше никогда не вернется, растворится в своем прошлом, к которому она не могла его не ревновать, ей стало грустно… Больше всего Бланш боялась сейчас потерять Бориса. Так случилось, что она полюбила этого спокойного и уравновешенного человека, этого чудака и молчуна, от которого можно было ожидать всего, чего угодно. Первый год их совместной жизни она прожила как в тумане. Привыкшая к обществу молодых парней, у которых секс и выпивка на первом плане, она была удивлена, когда узнала, что между мужчиной и женщиной, помимо сексуальных отношений, могут быть и другие, более изысканные и совершенно для нее новые отношения… Она и не предполагала, что с мужчинами, в частности с Борисом, человеком старше ее на восемнадцать лет, можно часами разговаривать о любви, политике, искусстве… Борис ненавязчиво приучил ее к кино и театру, они даже дома пытались поставить мини-пьесу на двоих и были страшно рады, когда на премьеру пришел единственный приглашенный зритель – Жаклин, смешная девица, которой некуда девать энергию и которая пытается жить жизнями своих подруг. Жаклин – продавщица в магазине готового платья. Это она занималась выполнением заказов Валентины, подбирая ей ткани нужных расцветок в соответствии с тем, о чем она просила в своих письмах. Бланш всегда смеялась над приятельницами, которые сосредоточили свою жизнь на том, чтобы ублажать мужей и, как они говорили, были рады этому. Но после года, который она прожила вместе с Борисом, Бланш поняла, что они правы. Ей нравилось встречать его под утро чашкой горячего чаю и укладывать спать. Иногда, когда посетителей в ресторане было много, он приходил утром и долго не мог заснуть… И тогда она его спрашивала: «Это были русские?» И он кивал головой. Это означало, что помимо свободных джазовых импровизаций, которые Борису давались легко, и он играл, как дышал, его просили играть русские народные мелодии, а то и принимались петь… «Я космополит», – любил говорить Борис после таких бессонных и утомительных ночей, когда Бланш помогала ему раздеться и укладывала в постель, и она понимала, что он говорит это не столько для нее, сколько для себя самого, пытаясь притупить боль, которую все его соотечественники называли напряженным и пружинящим словом «НОСТАЛЬГИЯ».

Когда Полина, его первая жена, написала о том, что Валентина переехала в Москву и стала портнихой, что у нее большие планы, Борис, прочитав Бланш это письмо вслух, впервые попросил у нее совета:

– Милая, я ничего не смыслю в портновском деле… Но Валентине надо помочь… Я поеду в Москву и привезу ей хорошую ткань и все, что необходимо… Поговори с Жаклин, может, она знает, что нужно…

И Жаклин постаралась, накупила ткани, ниток, кружев, пуговиц, стразов… Но Борис схватил воспаление легких, и вместо него в Москву полетела Бланш.

«У твоей дочери талант, – это было первое, что сказала она Борису в аэропорту, когда вернулась в Париж. – Очень жаль, что ты не смог полететь…» Она привезла из Москвы фотографии Валентины, ее жениха: «Серж Кострофф»…

Спустя полгода он снова засобирался в Москву, но на этот раз у него воспалилось ухо, и вместо него опять полетела Бланш. И Валентина, и Бланш – обе догадывались, что Борис болен не воспалением легких или среднего уха, что причина куда более серьезная, но боялись говорить на эту тему.

«Ты боишься остаться в Москве?» – хотела спросить его Бланш, но так и не спросила. Зачем?

***

Он вскрыл письмо. Там было всего одно предложение: «Папа, как жаль, что тебя сейчас нет со мною рядом. Твоя Валентина».

Свадебное платье она сшила себе сама. Белое, роскошное, расшитое искусственным жемчугом, оно, однако, не радовало ее. За день до свадьбы она два с половиной часа провела в том самом подъезде, где в последний раз видела Невского. Валентина стояла у окна и, когда открывались двери лифта, вздрагивала и отворачивалась к окну, чтобы в случае, если это будет Невский, успеть спрятать свое заплаканное лицо. Если бы ей сказал кто-нибудь, что она будет вот так страдать из-за малознакомого, можно сказать, случайного в ее жизни мужчины, она бы рассмеялась в лицо… Но это был не сон, не наваждение, она по собственному желанию пришла сюда, сгорая от стыда и унижения, чтобы только увидеть Невского и, схватив его за руку и посмотрев в глаза, спросить: «За что?»

Но Невского она так и не увидела, хотя пришла нарочно в шесть часов вечера и прождала до половины девятого – время, когда все нормальные люди возвращаются с работы. Был еще один путь. Но более болезненный: отыскать место его работы. Это не так сложно, как могло показаться. Ведь Валентине, в отличие от Игоря, известна его фамилия. А Невских в Москве не так уж и много…

Она вышла из подъезда и присела на скамейку. Дрожь во всем теле усиливалась. Она вспомнила, как объясняла Кострову утром свое желание во что бы то ни стало разыскать Невского… «Боже мой, какая глупость! И как я посмела говорить об этом с Сережей?…»

Запутавшись окончательно, что ей позволительно в теперешнем положении, а что нет, она решительно встала и направилась к автобусной остановке. Она сделала все, что только было в ее силах, чтобы как-то прояснить случившееся.

Невский бросил ее, и она должна забыть его. ЗАБЫТЬ. Какое безысходное и холодное слово. Как дождь…

***

После встречи с Игорем Невским она сама почувствовала, как изменилась. Во-первых, стала меньше улыбаться, во-вторых, у нее пропал аппетит, в-третьих, она отдавалась своему жениху, словно обязана была делать это… И никаких чувств, никакой радости, пусть даже и физической. Разве что Сергей просто согревал ее своим телом… Но это могла бы сделать и электрическая грелка…