Ничего личного, кроме боли - Галина Владимировна Романова

— Новиков, товарищ майор. Игорь Валентинович Новиков.

Маша открыла папку с делом.

— Отношения? Отношения были великолепными. Новиков был очень привязан к матери. Она жила в другом городе, но он настоял на ее переезде. Поселил у себя в квартире. Он очень ее любил, товарищ майор. У него не было мотива избавляться от нее.

— Да я не об этом, Бессонова! Что ты опять? — возмутился Кошкин. — Сын и не стал бы. А вот потенциальная невестка… Н-да. Помню историю одних моих соседей. Молодая семья вынуждена была жить с родителями мужа. Так там каждую неделю такие баталии случались! Невестка не раз орала на весь дом, что рада была бы, если бы старики сдохли. Так вот прямо и заявляла: сдохли.

— И чем закончилось? — лениво поинтересовался Рыжков.

Он исподтишка наблюдал за Машей. Мысленно тестировал ее на возможные психические отклонения. А что, может, она и правда того? Вместо того чтобы болеть, рванула в другой город и устроилась подсобницей в ресторан. А морду загримировала специально, чтобы не узнать было.

Только зачем тогда надо было настоящие документы предъявлять? И зачем ей эта работа? Чтобы разведать все ходы-выходы и потом незаметно нанести удар? А скандал при увольнении при чем? Чтобы запомнили? Но кого конкретно должны были запомнить — Машу?

Он в самом деле хороший опер, здесь Сашка прав. И он носом чует гнильцу во всей этой истории. Землю станет рыть, но докопается до сути. Сейчас главное: почему Маша? Почему она?

А что на ней сходятся какие-то стрелки, Рыжков уже почти не сомневался.

— Никто не объявлялся? — Григорьев пощелкал пальцами по монитору.

— Не-а, вроде тихо все. Заявлений от пострадавших не было. — Стас с хрустом потянулся, широко зевнул. — Оступился человек, что сразу охоту на ведьм объявлять? Старики, что с них взять-то? Торопятся! Я так этой девчонке-лейтенанту и объяснил. И записи с камер не отдал. Нет такого распоряжения, так ведь, товарищ старшой?

Григорьев промолчал. Со Стасом, которого он пришел сменить после дневной смены, он был категорически не согласен. Он и сам без пяти минут старик. Что, теперь его под колеса из толпы выталкивать? И не торопится он почти никогда. Тем более когда дорогу собирается переходить. Когда загорается зеленый для пешеходов, он еще какое-то время стоит на бровке тротуара, дожидается, когда последние лихачи проскочат.

И девчонка та настырная с сердитыми серыми глазами права. На сто процентов была права, когда заподозрила, что в этих незначительных происшествиях что-то не так.

Он в прошлую смену не все успел просмотреть. Но то, что просмотрел, ему не понравилось. Промолчал, чтобы не выставлять себя на посмешище в случае чего. А сегодня еле дождался смены.

Он должен все еще раз изучить. Сопоставить, сделать выводы. А когда будет уверен, что прав, тогда уже можно и начальству доложить. Или, к примеру, позвонить той сероглазой. Где-то он записывал ее номер.

Стас снова вошел в операторскую, уже в гражданском.

— Все тихо? — Бегло глянул на мониторы, транслирующие записи с городских видеокамер.

— Тихо. — Григорьев быстро свернул картинку прошлых записей. — Ты ступай, человече, ступай. Отдыхай.

— И то верно. За двенадцать часов от этого мелькания уже мушки перед глазами пляшут.

— Отдыхай. — Старший группы Григорьев улыбнулся молодому сменщику, похлопал себя по карману кителя. — Капать надо в глазки, Стасик. Тогда и мушки перед глазами плясать не будут.

— А я еще молодой, чтобы лекарствами пользоваться. Организм должен сам победить усталость. Все, пока.

Стас ушел. Григорьев запер дверь в операторскую, проверил раздевалку. Стас, как всегда, забыл повесить форму в шкафчик. Нацепил на плечики, пристроил на ручку шкафа, пока доставал гражданскую одежду. И так и оставил.

Что он может заметить при такой-то рассеянности? Григорьев укоризненно качнул головой, убрал в шкаф его куртку с брюками и рубашкой. Мушки у него перед глазами, видите ли. Не сумел распознать в четырех недавних происшествиях систему. Стас не разглядел, а он, Григорьев, — да.

Сегодня последний, пятый день, если считать от первого происшествия, которое его начальство назвало неосторожностью, недоразумением. Потом записи будут отправлены в архив, где пролежат тридцать дней, а дальше их уничтожат. Таков порядок. Из архива их достать Григорьев не сможет. Слишком много запросов нужно сделать и разрешений получить. А у него ни черта никаких полномочий.

Поэтому что надо сделать?

Правильно.

Он и сделает сегодня себе резервные копии. Тихо, без шума.

Да, это запрещено, он знает. И знает, что поплатится рабочим местом, если кому-нибудь станет известно. Но никто же не узнает. Не узнает, если там нет ничего такого и он просто себя накрутил. А если есть? А тогда ему точно ничего не будет. Победителей не судят, как говорится.

Щелкнул мышкой, сдвигая курсор, зашел в папку, где хранились записи пятидневной давности, дальше трех- и двухдневные. Нашел нужные объекты. Таких было четыре. Отправил информацию на свою флешку, которую с предельной осторожностью вставил в компьютер.

За ними ведь в операторской тоже кто-то наблюдает. Вон она, камера, под самым потолком. Надо осторожно.

На скачивание информации ушло минут десять, не больше. С такой же осторожностью он вытащил флешку и убрал в нагрудный карман с носовым платком, которым перед этим вроде как вытирал лоб.

И уже после всего стал просматривать на рабочем компьютере то, что только что скачал.

Перекресток, весьма оживленный. Летний полдень. На записи отчетливо видны голые плечи, руки, колени. Народ нарадоваться не может наступившему теплу, сбрасывает все лишнее. Сарафаны, шорты, крохотные маечки. Даже пожилые не стесняются, оголяют ноги и плечи. Женщину, которая в тот день едва не погибла под колесами, он узнал сразу. Стояла на краю тротуара — яркий сарафан до земли, белая панама, в руках — плетеная сумка-корзинка. Терпеливо дожидалась разрешающего света светофора. Никакого нетерпения Григорьев в ее действиях не заметил. Даже по мобильному ни с кем не говорила в этот момент, чего Григорьев категорически не одобрял в таких местах. Отвлекает потому что и рассеивает внимание.

Так, пока все шло нормально. Но вот зажегся желтый, дама внезапно взмахнула рукой и вывалилась на проезжую часть. Именно вывалилась. Не шагнула, не выбежала, а выпала.

— Ее толкнули, — прошептал Григорьев и снова отмотал к тому месту, где еще горел запрещающий сигнал. — Вопрос: кто?

Он раз десять, если не больше, перематывал запись. Рассмотреть того, кто стоял за спиной дамы, так и не удалось. То ли сама она оказалась слишком объемной в своем сарафане. То ли тот, кто ее толкнул, был слишком мелким.

Григорьев отмотал еще на десять минут назад. Тщательно, посекундно стал изучать каждый фрагмент. Старался рассмотреть всех, кто подходил к перекрестку. У него даже в глазах зарябило, пришлось делать паузу и капать в глаза, как посоветовал доктор. После капель требовался десятиминутный перерыв. Встал, пошел к противоположной стене за чайником.