Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен

– Мадемуазель, – сказал он, – для солдата в военное время рамки приличий могут быть слегка ослаблены. Мне сказали, что вы одни, что ваш батюшка вышел, и все-таки я настоял…

Он развел руками и виновато улыбнулся, как бы прося помочь ему выйти из затруднительного положения, в которое он попал.

– Отец будет сожалеть… – начала было она.

– Не в том дело, – прервал ее Казимир. – Я думал о вашем неудовольствии. Но у меня есть оправдание, уверяю вас. Я прошу у вас только несколько минут, чтобы сообщить вам, какие я получил сведения из Кенигсберга о том, что Шарль Даррагон здоров и благополучно продвигается вместе с авангардом к границе.

– Вы очень добры, что пришли так скоро, – ответила Матильда, и в ее голосе послышалась какая-то странная нотка разочарования; Казимир, должно быть, уловил ее, потому что он снова с удивлением посмотрел на девушку.

– Это мое оправдание, мадемуазель, – сказал он, подчеркивая эти слова, как бы ища верный путь. Казимир обладал смекалкой человека, который должен жить своим умом среди других, живущих теми же неверными средствами. Он заметил, что Матильда покраснела, и снова он стал колебаться, как колеблется путник, увидевший легкую дорогу там, где, как он думал, ему придется карабкаться в гору. Он как будто спрашивал себя, что это означает.

– Шарль интересует вас не так сильно, как вашу сестру? – рискнул он намекнуть.

– Он никогда особо не интересовал меня, – ответила равнодушно Матильда.

Она не попросила Казимира сесть. Это было бы противно этикету того времени, когда женщины считались, по какой-то странной ошибке, неспособными управлять собственными желаниями.

– Потому ли, что он влюблен, мадемуазель? – спросил Казимир, сдерживая улыбку.

– Может быть.

Она не смотрела на него. На этот раз Казимир не промахнулся. Его чистосердечная доверчивость получила быстрый ответ. Он снова улыбнулся и направился к двери. Матильда стояла неподвижно, и, хотя она не произнесла ни одного слова и даже жестом не пригласила его остаться, он остановился на пороге и снова обратился к ней.

– Моя совесть, – произнес Казимир, смотря на девушку через плечо, – приказывает мне уйти.

Лицо Матильды и ее глаза спросили: «Почему?» Но крепко сжатые губы не разомкнулись.

– Я не могу претендовать на то, что я интереснее Шарля Даррагона, – рискнул он ответить. – А вы, мадемуазель, признались, что не имеете никакого снисхождения к влюбленному мужчине.

– Я не имею снисхождения к мужчине, которого любовь расслабляет. Любовь должна делать его сильным и стойким.

– Для чего?

– Для того, чтобы он исполнил назначение мужчины, – холодно ответила Матильда.

Казимир стоял у открытой двери. Он запер ее, толкнув ногой. Полковник, очевидно, умел ловить момент, не задумываясь над тем, что ждет его впереди. Могут возникнуть непредвиденные затруднения, но и ими сметливый человек может воспользоваться, превратив в удобные обстоятельства.

– Так вы допускаете, мадемуазель, – сказал серьезно Казимир, – что что-нибудь хорошее кроется в любви, которая постоянно борется с честолюбием и… не одерживает верх?

Матильда ответила не сразу. В их положении существовал какой-то странный намек на вражду, на непримиримую вражду, которую, как уверяют поэты, часто смешивают с любовью, но, конечно, это была не та любовь, которая сходит с небес и возвращается на небо, чтобы жить там вечно.

– Да, – произнесла она, наконец.

– Такова моя любовь к вам, – сказал он; его жизненный опыт подсказывал ему, что с Матильдой лучше всего объясняться немногословно.

Казимир выражал только мысли своего века, ибо в то время честолюбие занимало первое место в сердцах людей. Все, кто служил великому авантюристу, руководствовались им в своих соображениях, и Казимир только подражал тем, кто стоял выше его.

– Я намерен стать великим и богатым, мадемуазель, – прибавил он, подумав. – Ради этой цели я не раз рисковал своей жизнью.

Матильда смотрела в окно. Казимир мог видеть только прямую линию ее губ. Она также вышла из того поколения, в котором мужчины достигали головокружительной высоты без помощи женщин.

– Я бы не стал докучать вам, мадемуазель, этими мелочами, – сказал Казимир, наблюдая за ней (он был очень проницателен, так как в те дни ни одна женщина из тысячи не допустила бы, что любовь есть мелочь). – Я бы не упомянул об этом, если бы вы не высказали мне свои взгляды, столь схожие с моими.

Каково бы ни было происхождение Казимира, его голос был голосом поляка, музыкальный и выразительный. Можно было подумать, что он способен на совсем другого рода любовь, если бы пожелал того или если бы был искренен. Матильда требовала любви такого рода.

Казимир немного приблизился к ней и стоял, слегка опираясь на саблю, худощавый, жесткий мужчина, видевший много войн на своем веку.

– Пока вы не открыли мне глаза, – сказал он, – я не знал или не хотел знать, что любовь не только не помеха честолюбию, но даже может стать его помощницей.

Матильда сделала было легкое движение по направлению к нему, но тотчас же остановилась. Сердце живее, но голова почти всегда выносит решающий приговор.

– Мадемуазель, – сказал он (так как, без сомнения, видели это движение и отступление), – не поможете ли вы мне теперь, в начале войны, и не согласитесь ли вы выслушать меня снова после ее окончания… если я добьюсь успеха?

В сущности, он был скромен в своих просьбах.

– Поможете ли вы мне? Вместе, мадемуазель, какой только высоты не достигнем мы в эти дни!

В его голосе слышалась искренность, и Матильда ответила на нее выразительным взглядом.

– Как я могу помочь вам? – спросила она неуверенным голосом, не смотря на него.

– О, это дело пустое, – ответил он, – но император в нем лично заинтересован. Такого рода дела особенно интересуют его. Человеческие страсти всегда привлекали его внимание. Если я поступлю правильно, он это узнает и вспомнит обо мне. Речь идет о тайных обществах. Вы знаете, что Пруссия наводнена ими.

Матильда ничего не ответила. Казимир видел только ее профиль, чистый и холодный, словно высеченный из мрамора. О, подходящее лицо для хранительницы тайн.

– Моя обязанность – наблюдать здесь, в Данциге, и доносить обо всем императору. Принося пользу себе, я мог бы послужить и другу, который иначе попадет в беду, может быть, уже подвергается опасности, пока мы с вами стоим тут. Я говорю о вашем отце, мадемуазель… и о Тугендбунде.

И все-таки, смотря на холодный профиль Матильды, он не мог догадаться, знает ли она хоть что-нибудь об этом.

– А если я вам доставлю сведения? – спросила она наконец спокойно.

– Вы поможете мне достигнуть такого положения, которое я попрошу вас разделить со мной. Отцу же своему вы не причините никакого вреда. Вы даже окажете ему услугу, ибо все тайные общества Германии вместе взятые не остановят Наполеона. Теперь один только Бог может остановить его, мадемуазель. Каждый, кто попробует это сделать, будет раздавлен колесами империи. Я мог бы спасти вашего отца.