Ночь борьбы - Мириам Тэйвз

бы просто поехала домой и вернула бы машину утром, если вы не против. Конечно, сказал Соберинг, звучит неплохо. Настоящий владелец машины все равно будет спать. О, добавила я, только что вспомнила, завтра утром у меня экзамен по вождению. Шесть месяцев назад у меня отобрали водительские права за каскадерское вождение, и мне нужно пересдать тест, чтобы вернуть их. О, сказал Соберинг, верно, тебе лучше сперва этим заняться. Ты же не хочешь водить машину без действующих прав.

Бабуля была в прекрасном расположении духа. Она выпила немного канадского рома из итальянской бутылки, но, верьте или нет, на этот раз она не говорила о врачах-убийцах. Она так увлеклась, что забыла принять лекарства после ужина. Потом вспомнила. Ее коробочка с таблетками раздражала ее тем, что пластиковая крышка на одном из дней недели была сломана, и из нее все время выпадали таблетки.

– Бомбы сброшены, Суив! – кричала она мне, пока я ползала под столом в их поисках.

– Крошечная, белая и круглая! Длинненькая и розовая, с риской посередине! Это я не знаю, что за таблетка! И не говорите мне, что пришло время блистеров!

После таблеток бабуля заставила меня сходить к ней в спальню и взять коробку с фотографиями. Она показала нам с мамой фотографию своих старых русских предков. Никто из них не улыбался. Они словно готовились к казни. Бабуля назвала по именам каждого из них и рассказала, как они связаны с нами. Маме стало скучно, и она начала с кем-то переписываться, быстро поднимая голову между сообщениями, чтобы на секунду взглянуть на фото.

– Этот, который держит руку на плече старой женщины, – ее сын, – сказала бабуля.

Он тоже был старый. Единственной, кто сидел в кресле, была какая-то старушка. Все остальные стояли вокруг или позади нее.

– Эта молодая девушка, положившая руку на другое плечо старухи, стала моей бабушкой, – сказала бабуля. – В конце жизни она была огромной. Раньше мы вместе плавали по Соколиному озеру. Я очень любила ее. А у этого мальчика были проблемы с кровью. И гляньте-ка на старуху в кресле, – сказала бабуля.

Я ткнула маму, чтобы она перестала писать и посмотрела на фото.

– Она мертвая, – сказала бабуля.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

– Дайте мне посмотреть, – сказала мама, взяла фотоальбом и поднесла его к лицу.

– Ну, она просто мертва! – сказала бабуля. – Тогда так делали. Фотографии были запрещены, но иногда, особенно после того, как кто-то умирал, люди жалели, что у них не осталось фотографий на память, поэтому они быстро вызывали фотографа, который приходил и делал снимок до того, как человека похоронят.

Мама с бабулей заговорили о другом, и все время, пока они разговаривали, раскрытый альбом с фотографией покойной лежал на столе. Я старалась не смотреть на него, но не могла удержаться. Маме с бабулей было все равно. Они про него шутили. Они не смотрели на него во время разговора. Я пыталась подольше не смотреть на фото. Я считала секунды. Но постоянно смотрела. Я посмотрела на молодую девушку, которая стала бабулей бабули! Ее рука лежала на мертвеце.

4

Сегодня утром я спустилась вниз и обнаружила бабулю на кухонном полу. Она пела.

– Бабуля! – крикнула я.

– Ой! – сказала бабуля. – Доброе утро, солнышко!

– Что ты делаешь! – сказала я.

– Просто отдыхаю, – сказала она.

– Нет! – я снова кричала. – Бабуля! Что ты делаешь?

Она смеялась. Она сказала «хо-о-о-о-о-о-о». Я помогла ей подняться.

– Что случилось! – сказала я.

– Na oba, джиперс-криперс, откуда у тебя такие очки[21].

Я была в ярости.

– Охладись-ка! – сказала бабуля. – Ничего не случилось! Nuscht! Я просто упала. Oba! Ничего, ничего.

Я помогла бабуле дойти до стула и нормально сесть. Она пыталась дышать, смеяться и говорить.

А случилось то, что на ее ходунках оторвалось колесико и она упала. Обычно ей не нужны ходунки, но сегодня они ей понадобились из-за этой дурацкой ноги. Она не сильно упала. Она упала как в замедленной съемке, но не смогла подняться. Попыталась, но не смогла. И решила скоротать время, распевая гимны на своем секретном языке. Она спела гимн о Боге. Перевод звучал так: «Я не могу сделать ни шагу без тебя, Господи». Потом она поняла, что в прямом смысле не может сделать ни шагу, и начала смеяться, и не смогла остановиться. Это самое смешное, что случалось с ней за многие годы, с тех пор как она застряла между скамейками в соборе Святого Патрика, и не считая того розыгрыша в школе медсестер. Она видела часы на плите. Было очень рано, и мы с мамой еще спали. Она решила звать нас с мамой по имени каждые пятнадцать минут. Мы ее не слышали. У нее недоставало воздуха, чтобы кричать. Ей хватало воздуха только на то, чтобы петь и смеяться.

Сегодня я стала человеком-ходунками для бабули. Она стояла позади меня, положив руки мне на плечи, и мы медленно передвигались из комнаты в комнату. «Паровозик!» – сказала бабуля. Это в ее духе. Я позвонила Марио, и он должен зайти к нам починить ее колесико. Он сказал, что принесет нам немного свежей кукурузы. После завтрака, таблеток, душа и шарканья по дому бабуля так устала, что ей пришлось ненадолго прилечь. Я легла рядом с ней. Я втиснулась между ней и кучей книг и одежды, которые всегда лежат на ее кровати и не сдвигаются ни на дюйм, даже когда она спит в постели рядом с ними. Бабуля использует некролог тети Момо в качестве закладки. Он потихоньку истрепывается. Бабуля хочет, чтобы я его заламинировала. Мы лежали в постели и смотрели «Зовите акушерку». Бабуля рассказывала мне о различных типах трудных родов, в которых она ассистировала, когда работала медсестрой. Мы молчали вместе, держась за руки и дыша.

– Почему мама такая странная? – спросила я у бабули. Она уже задремала.

– Странная? – переспросила она через минуту и надела очки. – Что ж, посмотрим.

– Это из-за Горда? – спросила я.

– Нет-нет! – сказала бабуля. – Ну, возможно. Возможно, у нее проблемы с гормонами, но она не из-за этого странная, как ты это называешь. Благодаря Горду она счастлива!

– Серьезно?

– Очень счастлива. Как и благодаря тебе.

Бабуля провела рукой по моим волосам. Рука запуталась в большом колтуне, и бабуля рассмеялась. Она называет колтуны эльфийскими локонами.

– Твоя мама борется на всех фронтах. На внутреннем и на внешнем.

– На вечном, – сказала я.

– Да, как будто так и есть, – сказала бабуля. – Твоего отца нет и…

– А где он? – спросила я