Смертельная скачка - Дик Фрэнсис

— Что я делаю после скачек? — повторил он мой вопрос. — Что я обычно делаю? Отвожу скакунов домой, привожу их в порядок, смотрю, чтобы они хорошо поели.

— И потом?

— Потом, как всегда, иду в деревню в местный паб. Понимаете, там есть хорошенькая маленькая птичка.

— А машина у вас есть? — спросил я.

— Вообще-то есть, конечно. Но шины у нее стерлись, как зубы у старой лошади. На ней нельзя ездить. Да и зима скоро. Так что сейчас моя машина стоит на кирпичах, понимаете?

— Давно?

— Из-за этих шин меня даже полиция останавливала... Они совсем лысые, если ближе приглядеться... Ну, значит, шесть недель назад я и поставил ее на кирпичи.

Потом мы немного походили, чтобы я получил общее представление об ипподроме, затем направились к башне. Высотой в два этажа с застекленной площадкой на крыше, она чуть-чуть напоминала контрольный пункт для диспетчеров на аэродроме. Здесь сидели двое служащих и, не отрывая глаз от больших полевых биноклей, следили за происходившим на скаковых дорожках. Своеобразный контроль, от которого не ускользало ни одно движение жокея.

Арне представил меня. Чувствуйте себя как дома и приходите когда хотите, улыбаясь предложили они. Я поблагодарил и решил посмотреть следующий заезд отсюда. Прямо внизу открывался овал ипподрома, сейчас двухлетки начинали скачки на тысячу шестьсот метров. Они стартовали почти на уровне башни, устремившись вперед по длинной скаковой дорожке, которая в противоположном от нас конце резко поворачивала и дальше опять шла по пути к финишу. Регистрирующий победителя пост находился как раз внизу под нами. Там был фотофиниш. Всевидящие Глаза только теперь оторвались от биноклей, счастливо кивнули и сообщили, что они вернутся на свои места к следующему заезду.

Спускаясь вслед за ними по лестнице, я попросил Арне объяснить маршрут Больших национальных скачек, потому что мне показалось, будто препятствия стоят не так, как в Англии.

— В каждом круге восемь барьеров. — Он неопределенно помахал рукой в воздухе. — Надо пройти три круга. Вы увидите, когда дадут старт.

Арне метался по ипподрому и, казалось, хотел побывать всюду одновременно, но, когда мы заспешили к паддоку, выяснилось, что он просто хотел есть и рассчитывал что-нибудь перехватить до главного заезда. Его зачаровал огромный сандвич около фута[4]длиной: французская булка, разрезанная вдоль и с одного конца наполненная креветками, потом селедкой, дальше сыром, яйцами и с другого конца холодным мясом. И все это посыпано маринованными огурцами, чем-то хрустящим, но чем, я не понял, и залито майонезом. Арне решил съесть сандвич во время заезда, но я проглотил его сразу.

Мы выпили полбутылки вина, и Арне сказал, что придем потом, чтобы допить ее. Это была та большая теплая комната, которую он отверг вначале из страха быть подслушанным. Но теперь почему-то он перестал бояться.

— Дэйвид, если ты собираешься завтра домой, то приходи к нам сегодня вечером ужинать, — предложил он.

— А Эмма Шерман? — неуверенно произнес я.

— Эта девушка! — воскликнул он и встревоженно огляделся, хотя в комнате было всего человек шесть. — Где она? Обычно, она ходит за мной по пятам.

— Вчера я разговаривал с ней, убедил ее не приезжать сегодня на скачки и завтра вернуться в Англию.

— Великолепно, великолепно, друг мой. — Он довольно потирал руки. — С ней ничего не случится. Мы поедем ужинать к нам. Сейчас я позвоню Кари.

Я вспомнил волосы и фигуру Кари. Все в ней было так, как мне нравилось. Потом я представил ее в постели. Конечно, мне не следовало позволять себе такие мысли, но нельзя запретить рыбе плавать. Жаль, что она жена Арне. Но я уеду, и будет легче забыть ее.

— Поедем, — настаивал Арне.

— С удовольствием, — сказал я и подумал о себе:

«слабак».

Он тут же вскочил, побежал звонить и вскоре вернулся, сияя.

— Она очень рада. Кари говорит, что мы угостим тебя морошкой. Она как раз вчера купила.

Мы вышли в сырой туманный полдень и вместе посмотрели заезд с беговыми лошадьми, здесь скачки и бега чередовались, как и говорил Ринти. Потом Арне заспешил по своим служебным делам, и я слонялся по ипподрому один. Хотя организация дела и содержание поля были явно первоклассными, обстановка совсем не напоминала крупные соревнования в Британии. Обширные пространства, но мало зданий. Все хорошо видно. Никто не толкается, не пробивается вперед, ничего не ломает. Пространство — это высшая роскошь, подумал я, прогуливаясь возле маленького продолговатого декоративного пруда, рядом с которым военный духовой оркестр в полной форме дул во всю силу легких. Дети сидели на краю маленького подиума у ног музыкантов и по очереди с интересом заглядывали в отверстия труб и тромбонов.

Мне кто-то рассказывал, что этот ипподром совсем новый и единственный в Норвегии, где проводятся гладкие скачки, стипль-чез и бега. Правда, большинство соревнований, как и в Германии, — это рысистые бега, на двуколках.

Для того чтобы посмотреть главный заезд Больших национальных скачек, я снова вернулся к башне, которая, как я теперь понял, располагалась в верхней, меньшей части цифры восемь, а скаковая дорожка извивалась по контурам восьмерки. Двадцать участников три с половиной раза огибали ее. Поэтому служащие с биноклями вихрем крутились на своих местах. Сразу после старта лошади прошли мимо башни, потом появились с другой стороны, затем преодолели барьер с водой, препятствия, расположенные на дистанции, и, взяв последнее, вернулись к линии старта. В этой части маршрута, недалеко от башни, темнел большой пруд, и в нем неустанно плавали два лебедя и возле них влюбленные: белая утка и черный селезень. Ни та ни другая пара не обращала ни малейшего внимания на топот лошадей, проносившихся в нескольких футах от их дома.

Ринти Рэнджер победил в главном заезде, захватив лидерство с самого начала и продержавшись на первом месте до последнего круга, все остальные претенденты остались позади. Я видел, как триумфально сверкали его зубы, когда он промчался мимо финишной черты.

Уже начинало темнеть, и света не хватало для безопасных прыжков через препятствия, но прошло еще два заезда — правда, не в стипль-чезе, а в гладких скачках, первый в серых сумерках, второй в полной темноте. Прожекторы с башни освещали только финишную черту, чтобы мог действовать фотофиниш. Одиннадцать лошадей мчались по темной дорожке. Ясно видимые всего несколько секунд, они будто вспыхивали, когда проносились по освещенной полосе, но публика все равно шумно подбадривала жокеев, и толпа совсем не поредела.

Значит, они проводили скачки буквально в темноте. Я направился к комнате, где в сейфе хранили деньги, чтобы встретиться там с Арне. Да, когда Боб Шерман закончил свой последний заезд, тоже было совсем темно.

В служебной комнате меня встретили суета и довольные усмешки, и заверения, что нынешний день прошел абсолютно безопасно. Арне напомнил, что председатель пригласил всех к себе, если они хотят послушать, что нашел следователь из Англии. Арне говорил по-английски, чтобы и я понял, и они отвечали на английском, что обязательно придут. Только двое остались, чтобы дождаться ночного сторожа, который сейчас как раз проверяет, как заперты двери конюшен.