Три дня и вся жизнь - Пьер Леметр

– …а господина Ковальски.

Арест колбасника потряс госпожу Куртен и ее сына.

Антуан упрекал себя за подобные мысли, но ничего не мог с собой поделать: если господина Ковальски признают виновным – он не задавался вопросом, как это возможно, – если бы Ковальски объявили виновным, он переживал бы меньше, чем если бы это был кто-то другой. Мать всегда страдала, что ей приходится на него работать, у него была дурная репутация и отвратительная рожа. Поиски, которые ничего не дали, пруд, в котором ничего не выловили, сейчас вот арест Франкенштейна… Антуан вообразил, что, возможно, теперь этот кошмар прекратится, что он окажется в безопасности. Но оставался Тео, чьи гнусные намеки могли навести на него. Как далеко он пойдет? А что, если он расскажет отцу? Или жандармам?

Антуан злился на себя, что поддался приступу гнева и подрался с Тео. Надо было не обращать внимания, он сглупил.

– Кто бы мог подумать, – пробормотала госпожа Куртен. – Господин Ковальски…

Она была заметно взбудоражена новостью.

– Ты его никогда не любила, – сказал Антуан. – Тебе-то что?

– Да, конечно! И все-таки… Когда лично знаешь человека, это совсем другое дело.

Она помолчала. Антуан подумал, что она пытается представить себе, как этот арест может повлиять на ее жизнь, на ее работу. Она выглядела озабоченной.

– Будешь работать в другом месте. Ты же постоянно жаловалась, вечно не хотела идти туда.

– Да что ты говоришь? Ты думаешь, так легко найти работу?! – Она рассердилась. – Расскажи это рабочим, которых господин Вейзер сократит первого января!..

Вот уже несколько недель, как над Бовалем нависла угроза сокращений. Когда его спрашивали, господин Вейзер отвечал уклончиво. Он еще не знает, это зависит от многих обстоятельств, следует дождаться триместровых отчетов… Рабочие отмечали, что в последние два месяца заказы сыпались один за другим. Но так бывало каждый год перед Рождеством. Господину Вейзеру пришлось снова взять на работу сокращенных три месяца назад рабочих. Даже господин Мушотт вышел на несколько недель. Но компенсировало ли это потери осеннего кризиса, когда количество заказов резко снизилось? Никто в таких делах ничего не понимал.

Антуан частенько размышлял, действительно ли его матери так уж необходимо работать. Вот уже пятнадцать лет она проклинает господина Ковальски. Чтобы заработать сколько? По правде говоря, Антуан об этом ничего не знал, но точно не бог весть что. Разве они такие уж бедные? Госпожа Куртен никогда не жаловалась на алименты, которые получала от бывшего мужа. «Во всяком случае, что касается денег, он ведет себя корректно», – иногда говорила она, хотя Антуан не понимал, в чем еще она может его упрекнуть.

– Ну ладно, это еще не все, – наконец сказала она, – теперь тебе надо подготовиться.

Но она имела в виду что-то другое.

В тот год, в порядке очередности среди близлежащих городов, рождественская месса должна была проводиться в Бовале. Она была намечена на половину восьмого вечера, потому что кюре предстояло проделать немалый путь, чтобы потом провести еще шесть служб в департаменте.

Отношения госпожи Куртен с религией были осторожными и практичными. Из осмотрительности она послала Антуана изучать катехизис, но не настаивала, когда он заявил, что не хочет больше туда ходить. Сама она посещала церковь, если нуждалась в помощи. Бог был для нее кем-то вроде дальнего соседа, с которым приятно иногда встретиться и время от времени не зазорно попросить о небольшой услуге. Госпожа Куртен посещала рождественскую мессу так, словно наносила визит престарелой тетушке. В этот полезный религиозный обычай она вносила и некую долю конформизма.

Бланш Куртен родилась в Бовале, здесь она выросла и жила, в этом заштатном городке, где все за всеми наблюдают, где чужое мнение имеет колоссальное значение. В любых обстоятельствах она делала то, что полагалось делать, просто потому, что все вокруг делали так же. Она дорожила своей репутацией, как своим домом, а может, даже как своей жизнью, потому что точно умерла бы в случае утраты своего доброго имени. Полуночная месса была для Антуана всего лишь очередной обязанностью среди прочих, исполняемых им в течение года, чтобы его мать оставалась в собственных глазах женщиной, с которой можно иметь дело.

Как и всюду, верующих в Бовале поубавилось. Если в течение года воскресные службы и собирали достаточное количество молящихся, то лишь потому, что на них съезжались одновременно жители Мармона, Монжу, Фюзельеров, Варенн и Боваля.

Религиозная деятельность носила сезонный характер. Большинство прихожан прибегали к мессе, когда сельское хозяйство претерпевало затруднения, когда падали цены на рогатый скот или предприятия региона готовили план сокращения рабочей силы. Церковь предоставляла услуги, прихожане вели себя как потребители. Даже основные циклические события, вроде Рождества, Пасхи или Успения, не избежали этого практичного установленного порядка. Для тех, кто его придерживался, это был способ раздобыть «годовой абонемент», который позволит им по необходимости пользоваться услугами Церкви. В таком качестве рождественская месса всегда имела большой успех.

С семи часов вечера многие обитатели Боваля начали стекаться к центру города. Они могли бы порадоваться, видя, как полон их храм, но удовольствие портил тот факт, что было много неместных.

Женщины сразу входили в церковь; мужчины некоторое время прогуливались по паперти, выкуривали сигаретку, обменивались рукопожатиями, делились новостями. Здесь встречались с бывшими клиентами, с бывшими любовницами, с друзьями, даже если со временем отношения стали напряженными.

Исчезновение маленького Реми Дэме вызвало любопытство, объяснявшее успех сегодняшнего мероприятия. Все видели репортаж о Бовале в телевизионных новостях. Оказавшиеся в городе приезжие пытались сопоставить в своем сознании две разрозненные картинки: свое привычное представление об этом месте, где не происходило ничего захватывающего и животрепещущего, и то, каким оно стало ввиду несчастья, которое с каждым часом приобретало все более трагический характер.

Спустя тридцать часов исчезновение Реми уже следовало рассматривать как чрезвычайно тревожное происшествие.

Каждый старался предугадать, что будет.

Когда его обнаружат? И где?

На площади перед церковью только это и обсуждали, а арест господина Ковальски будоражил всех присутствующих.

Слушая Клодину, которой чудесным образом удалось оказаться в лавке как раз в тот момент, когда за господином Ковальски пришли жандармы, госпожа Мушотт выкатывала и без того большие голубые глаза.

– Это длилось всего-то пять минут, клянусь вам. Колбасник перетрусил…

Госпожа Куртен спросила:

– Но в чем его все-таки обвиняют?

Все дело в алиби. Кто-то, говорят, видел его грузовичок в окрестностях Боваля, он был припаркован на опушке леса.