Три дня и вся жизнь - Пьер Леметр

– И где в тот момент было это животное? – поинтересовался кто-то.

– Это не доказательство! – возразила госпожа Куртен. – Не хочу его защищать, чур меня, чур, и все же! Если теперь уже нельзя ездить на автомобиле, чтобы тебя не обвинили в краже детей, тогда я…

– Речь не об этом! – перебила ее госпожа Антонетти. У нее был пронзительный голос, и каждый слог она выговаривала так, будто он был последним. Такая манера делала ее речь резкой и безапелляционной, что на многих производило сильное впечатление. Вмешательство госпожи Антонетти невозможно было игнорировать, все повернулись к ней. – Главное, что сам Ковальски (в лавку которого я ни ногой, еще не хватало) не может сказать, что он делал, когда пропал ребенок! Его автомобиль стоит на виду, а он, видите ли, не помнит, что делал…

Госпожа Антонетти пользовалась таким авторитетом, что никто и не подумал спросить, откуда у нее подобная информация. Тем более что она всегда первой узнавала обо всем и была самой осведомленной в Бовале, что позволило ей заключить тоном твердо уверенного в своих словах человека:

– Довольно странно, не так ли?

Госпожа Куртен покачала головой: и правда странно… пожалуй, даже может показаться подозрительным… Но все же она не выглядела совершенно убежденной.

Антуан отошел от матери и присоединился к принаряженным по случаю мессы одноклассникам. Эмили надела платье в цветочек – из такой ткани обычно шьют занавески. Сегодня волосы ее выглядели особенно кудрявыми, особенно светлыми, и сама она была на редкость оживленна. А еще хорошенькая до невозможности, что подтверждалось чересчур явным показным безразличием всех присутствующих мальчиков. Ее родители, невероятно набожные, никогда не пропускали службы, а Эмили с самого нежного возраста билась над катехизисом. Госпожа Мушотт могла ходить в церковь по три раза на дню, ее супруг был единственным мужчиной, певшим в хоре, он обладал зычным голосом и беспардонно перекрикивал всех остальных певчих, доказывая таким образом горячность своей веры. Эмили в Бога не верила, но была так привязана к матери, что постриглась бы в монахини, если бы та попросила.

Когда Антуан подошел к группе школьников, те замолчали. Тео, от которого несло куревом, принялся нарочито разглядывать свои ноги. Губа у него распухла, темно-красная ранка на ней затянулась тонкой корочкой. Не удержавшись, он бросил на Антуана исполненный черной злобы взгляд. Однако он был достаточно умен, чтобы понять, что неожиданный арест Франкенштейна занимает умы товарищей несравненно больше, чем его разборки с Антуаном. Тем более к нему вдруг обратился Кевин:

– Ну что, видал? Это не господин Гено, а ты болтаешь что ни попадя!

Помимо прочих недостатков, Тео к тому же никогда не ошибался. В этом смысле он был как его отец. Это было фирменным знаком семьи Вейзер – никогда не ошибаться. И сейчас ему, как никогда, было необходимо переломить ситуацию.

– А вот и нет! – возразил он. – Сначала арестовали Гено; его потом отпустили, но, могу сказать тебе, он у них на заметке. Он педик, это абсолютно точно. Странный тип…

– И все-таки! – перебил его Кевин, который очень радовался, что ему лишний раз удалось поддеть сына мэра.

– Что «все-таки»? Что «все-таки»? – разгорячился Тео.

– Да то, что они все-таки арестовали Франкенштейна!

Шепот одобрения пробежал по маленькой компании. Этот арест очень устраивал общее мнение, великолепно выраженное Кевином в нескольких словах:

– С такой рожей, как у него…

Тео, утративший свое влияние, не собирался сдавать позиции и совершил блистательный обходной маневр, заявив:

– Я знаю об этом деле больше, чем все вы, вместе взятые! Мальчишка… умер!

Умер…

Это слово произвело головокружительную сенсацию.

– Как так – умер? – спросила Эмили.

Разговор прервался. Появился мэтр Вальнэр, и все замолчали, наблюдая за нотариусом, везущим дочь в инвалидном кресле. На запястья этой худой как щепка пятнадцатилетней девочки вполне можно было бы надеть кольца для салфеток. Главным ее занятием было украшать свое кресло. Никто, конечно, не видел, но поговаривали, будто она даже заказала себе маску, чтобы расписать его из баллончика. Кое-кто из детей прозвал ее Безумный Макс. Кресло девочки всякий раз представляло собой новую диковину. Недавно она установила на нем гибкие автомобильные радиоантенны, и кресло сделалось похожим на огромное разноцветное насекомое. Его веселое оформление никак не вязалось с лицом бедняжки, всегда сосредоточенным, безразличным к окружающему миру. Говорили, будто она чертовски умна, но что умрет молодой. И действительно, легко верилось, что однажды сильный порыв ветра унесет ее. Она была ровесницей многих детей из Боваля, но ни с кем не дружила. Или, может, никто не дружил с ней. Когда она заболела, ей наняли домашнюю учительницу.

Появление экстравагантного кресла в храме выглядело провокацией. Не упрекнет ли Господь мадемуазель Вальнэр за неумение себя вести? Их с отцом сопровождала госпожа Антонетти, старая змея, которая ни за что на свете не упустила бы возможности взглянуть на этот мирок, до глубины души ненавидимый ею с незапамятных времен.

– Он точно умер? – тихонько спросил Кевин, когда странная компания прошла мимо.

Дурацкий вопрос, потому что тела не нашли, но он выражал то смятение, в которое ребят повергла мысль об убийстве. От этого слова перехватывало дыхание. Антуан задумался, правда ли Тео владеет какой-то информацией, или он сказал это, чтобы поддержать свою значимость.

– И вообще, откуда ты знаешь? – не отставал Кевин.

– Мой отец… – начал Тео.

Он умолк и с важным видом уставился себе под ноги, отрицательно качая головой, как человек, который не имеет права говорить. Антуан не выдержал:

– Что – твой отец?

После сегодняшней драки вмешательство Антуана приобрело новую силу. Оно вынуждало Тео выложить еще что-нибудь. Он оглянулся назад, чтобы убедиться, что его не услышат.

– Он говорил с жандармским капитаном… Им известно, как было дело.

– Что им известно?

– Ну, допустим… – Тео сделал глубокий вдох, набираясь терпения, – у них есть доказательства. Теперь они знают, где искать труп. Это дело времени… Но больше я ничего не могу сказать… – Он посмотрел на Антуана, Эмили, остальных ребят и добавил: – Мне очень жаль…

После чего медленно развернулся, пересек паперть и вошел в церковь.

Разумеется, Тео блефовал, но почему он сначала взглянул на Антуана? Эмили намотала на палец прядь волос и принялась задумчиво крутить ее. Если она подружка Тео (для Антуана это оставалось тайной), значит тоже знает? Она не участвовала в споре, ничего не сказала… Антуан не решался поднять на нее глаза.

– Ладно, я пошла, – наконец сказала она и тоже скрылась за дверями церкви.

Антуану захотелось смыться. Он, разумеется, так и поступил бы, но в этот момент появилась мать: