Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

В окружении начавшего образовываться кружка из русской знати царевич прибыл из Путивля под Кромы, где войско приняло его как будущего самодержца, и двинулся сначала на Тулу, а потом к Москве. Уже в Туле к самозванцу стали стекаться служилые люди московских чинов. Здесь он показал характер, приняв депутацию донских казаков во главе со Смагой Чертенским «преже московских боляр» [55]. На следующей остановке в Серпухове к царевичу Дмитрию Ивановичу приехали главные члены Боярской думы. Впереди оставалась только Москва, и по-прежнему было неясно, как она воспримет весть о приходе нового государя. Тут кстати оказались действия Гаврилы Григорьевича Пушкина и Наума Михайловича Плещеева, пришедших в Москву с «прелестными грамотами» самозванца 1 июня 1605 года. Грамоты были прочитаны на Лобном месте. Выяснилось, что царевич Дмитрий не держал ни на кого «гнева и опалы» за присягу царю Борису. Более того, обещал пожаловать все чины Московского государства: боярам – «честь и повышение», дворянам и приказным людям – «царскую милость», а гостям и торговым людям – «в пошлинах и в податях… льготу и облегчение». Всем же были обещаны «тишина и покой» и «благоденственное житие» [56]. После этого чернь бросилась вымещать зло на Годуновых, и случился еще один из череды русских бунтов. Еще прежде прихода «царевича» Дмитрия Ивановича в Москву были умерщвлены (по официальной версии – отравились) жена царя Бориса Годунова Мария и их сын царь Федор Борисович, которому суждено было пробыть на престоле только два месяца. Дочь Ксению Годунову пощадили, но заставили принять постриг. Во всем этом позднее обвинят Лжедмитрия I. На самом деле ему и не надо было давать никакого приказа, годуновская семья скорее стала жертвой немедленно объявившихся ретивых сторонников царевича Дмитрия. Боярин Богдан Бельский, например, клялся на Лобном месте московскому люду: «Яз за царя Иванову милость ублюл царевича Дмитрея, за то и терпел от царя Бориса». Не у одного Богдана Вельского были свои счеты с Годуновыми. Впоследствии возникли и дошли даже до сандомирского воеводы Юрия Мнишка слухи о том, что царь Дмитрий Иванович часто виделся с Ксенией Годуновой. Будущему тестю мерещилось что-то постыдное [57]. Но самозванец в уже упомянутых «прелестных» письмах обещал никому не мстить, и ему важно было подтвердить то, что он не был прямым виновником смерти матери и брата царевны. Впрочем, разубедить тех, кто считал, что все происходит «по его велению», было невозможно.

20 июня 1605 года царевич Дмитрий снова вступил в Кремль – уже не как чернец Чудова монастыря, но как владетель всего государства. Он выполнил главное условие самборского договора, заключенного год назад. Порукой исполнения следующих пунктов должна была стать польско-литовская охрана царевича, размещенная на Посольском дворе. За трудные месяцы своего похода он знал, что может положиться на свою гвардию, а все остальное теперь зависело только от воли самодержавного правителя Московского государства. Пришло время и Марине Мнишек подумать о том, как поменять свой статус дочери сандомирского воеводы на положение наследственной владелицы Новгорода и Пскова. Скоро ей предстояло принять для себя новое имя самой Мадонны, став московской царицей Марией Юрьевной.

«Царь Дмитрий Иванович» взошел на московский престол. Больше того, его признала «мать» – царица-инокиня Марфа Нагая, последняя жена царя Ивана Грозного и настоящая мать подлинного царевича Дмитрия. После этого у очевидцев чудесного превращения вчерашнего чернеца в царя и самодержца должны были отпасть всякие сомнения в истинности его истории.

Оправдались и все расчеты сандомирского воеводы Юрия Мнишка. Теперь он мог начинать приготовления к свадьбе своей дочери. Однако для разрешения возникших конфессиональных коллизий потребовалась переписка с папским престолом.

Захватывающее зрелище венчания Марины Мнишек со специально прибывшим в Краков представителем русского царя должно было привлечь многих. Тем более что в те же самые дни ожидался въезд в столицу Речи Посполитой новой жены короля Сигизмунда III эрцгерцогини Констанции Австрийской из дома Габсбургов. Одновременно происходившие брачные торжества погружали Краков в атмосферу безудержного веселья, помогая семейству Мнишков лучше познакомить соотечественников со своим царственным зятем. В отличие от времени появления царевича в Польше, его поддержка становилась не только их личным, но государственным делом. Она открывала новую эру в отношениях Польской короны и Великого княжества Литовского с Московским государством. Невероятный характер перемен, происходивших в судьбе подданной короля Сигизмунда III, был подчеркнут еще и тем, что Марина Мнишек после обручения становилась фигурой, в отношении которой следовало соблюдать дипломатический протокол. Но обо всем по порядку.

Как мы помним, в соответствии с договором от 25 мая 1603 года предстоящее бракосочетание сохранялось в тайне до тех пор, пока царевич не завоюет свой престол. С достижением царского трона в начале июня 1605 года царь Дмитрий Иванович должен был начать выполнять обещания, данные в Речи Посполитой.

Первым делом были взяты деньги из казны и отправлены будущему тестю (хотя и не вся обещанная сумма сразу). Дело же со свадьбой с Мариной Мнишек виделось уже не таким легким, как в Самборском замке в майские дни 1604 года. Вокруг обручения и коронации Марины Мнишек и царя Дмитрия Ивановича началась большая игра, в которой Марина была пока что, выражаясь терминологией шахматных любителей, всего лишь пешкой – но пешкой, стремящейся стать «королевой».

Сначала сам Юрий Мнишек в грамоте от 21 июля 1605 года обратился к Боярской думе, объясняя свою роль и помощь «в дохоженье государьства» царем Дмитрием Ивановичем, а также делая намеки на будущее «розмноженье прав ваших». В грамоте, отправленной из столичного города Кракова в столичный город Москву, сандомирский воевода выражал надежду, что за первые его «труды и зычливость» (доброжелательность) «милость и вдячность (благодарность. – В. К.) вашую познавати буду». Конечно, умному было достаточно, чтобы объяснить особую роль воеводы Юрия Мнишка в возведении на престол царя Дмитрия Ивановича. Но поскольку о будущей свадьбе царя с Мариной Мнишек ничего не говорилось, воевода мог только напугать московских бояр, не привыкших к прямым, без посредничества царя, контактам с равными им по статусу членами иноземных дворов. Письмо Юрия Мнишка означало, что он претендует на какую-то роль при царском дворе и в дальнейшем, а это нарушало привычные местнические счеты, ограждавшие правящие кланы от выскочек и властолюбцев, которым всегда можно было указать место по их «породе». Впрочем, бояре в ответной грамоте, посланной с гонцом Петром Чубаровым в сентябре 1605 года, отвечали, что они воеводу похваляют и «дякуют» (благодарят) [58].