Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

Иван повернулся к нему и даже открыл рот, но не знал, что говорить. Потому что думал, что тут ни ответь, а все равно будет не то. Царь это понял, усмехнулся и сказал:

— Ладно, ладно. Можешь ничего не отвечать. Это я так. Это у меня такие шутки. — И продолжил уже по-немецки: — А ты не должен их пугаться. Разве я деспот? Деспот я или нет? — еще раз спросил он, уже очень настойчиво. У него даже глаза засверкали. Он был, похоже, крепко пьян.

— Никак нет, — сказал Иван. — Не деспот.

— Пф! — сердито сказал царь. — Никак нет! Как будто нет других слов, нормальных. Почему вы, мои подданные, не можете общаться со своим государем как с таким же человеком, как вы сами? Или я не человек?!

Иван молчал и думал, что это будет очень хорошо, если им ехать близко, а если далеко, то это будет не дорога, а настоящий Шлиссельбург. Царь это как будто почувствовал, пожевал губами и сказал:

— Ладно. Я вижу, это бесполезно. Но я все равно тебе верю, Иван. Я помню, что тебя зовут Иван. И я помню, каким ты был в выпуске. — Тут он даже засмеялся и сказал: — Мне даже доложили, кто твоя невеста. — И тут же поспешно добавил: — Но меня это не касается. Это твоя частная жизнь. Ты волен распоряжаться своей частной жизнью по своему усмотрению. Ты даже можешь мне служить, а можешь подать в отставку. Если у тебя мало ли какие дела в имении. Я же это тоже понимаю.

Тут он нахмурился и замолчал и стал смотреть прямо перед собой. Они ехали не очень быстро. Иван украдкой покосился на окно. Окно было задернуто гардиной. Царь скривил губы и сказал:

— Мы едем в Петергоф. Мог бы у меня спросить, и я тебе ответил бы.

Иван молчал. И царь тоже молчал. Теперь они оба смотрели прямо перед собой, как будто перед ними было что-то интересно, а не глухая стенка. Слышно было, как стучат копыта, и это все. Потом царь вдруг негромко засмеялся. Потом так же негромко, но уже совершенно серьезно, сказал:

— Это просто прогулка, Иван. Ничего ужасного или даже просто противозаконного я не замышляю. Мы никого не будем убивать. Мы же не варвары! Нет! — Тут он даже поднял руки. — Нет! — повторил он еще раз. — Мой великий дед был тысячу раз неправ, это я говорю, и я еще раз повторяю, он был неправ, когда так сурово обошелся с той женщиной, с той своей первой женой, которую ему навязали. Да, навязали, Иван! Он же ее не выбирал! Но и даже после всего того, что случилось, и это еще в те ужасные времена, он даже пальцем ее не тронул! А того негодяя казнили. Прямо у нее под окнами! Так поступать нельзя! Это… Нет, я не знаю даже, как это назвать! Это…

И тут он совсем замолчал, и даже закрыл лицо руками. «Господи, — думал Иван, стараясь не смотреть в ту сторону, — я ничего не хочу, не нужно мне никаких его обещаний, я только обратно хочу, к Семену, будем пить его настойку и говорить что попало…»

Но все было, конечно, по-другому. Царь убрал руки с лица, лицо у него было как будто опять совершенно спокойное, и он так же совершенно спокойным голосом сказал — правда, зато вот что:

— Хотя если рассуждать об этом здраво, то дед был совершенно прав. У него к тому времени была уже другая жена и были от нее дети. Поэтому с первой женой, равно как и с ее сыном, это я сейчас говорю о несчастном Алексее Петровиче, нужно было обходиться по всей строгости закона. Что и было сделано. Иначе говоря, мой великий дед был действительно великий человек. Чего уже, к сожалению, никак не скажешь о моей покойной тетке. Равно как и обо мне. Обо мне! — еще раз сказал он и как-то очень нехорошо рассмеялся. Потом так же спросил: — Ты когда-нибудь бывал в тюрьме?

— Нет, — тихо сказал Иван. — Бог миловал.

— А меня нет! — так же тихо, но очень сердито сказал царь. — Хотя, я сразу должен тебе сказать, ничего ужасного я там не увидел. Просторный двор, казармы, какие-то хозяйственные постройки. Может, свинарники или курятники. Не знаю, я не спрашивал. А самих казематов от входных ворот почти что не видно. Они очень низкие. А я был и в казематах, Иван! Нет, только в одном каземате. Мне нужно было видеть того, кто там содержится. И я разговаривал с ним. Я разговаривал, а он молчал. Все говорят, что он не умеет разговаривать. Он дикарь! Но это неправда! Я видел его глаза. И ты знаешь, чьи это глаза! И не лги мне, а лучше молчи! Тогда я буду думать, что ты ничего не знаешь. И что его, может, вообще нет на свете. А что, возможно и такое! Я часто об этом думал, Иван. Неужели, думал я, столько лет прошло, а с ним ничего не случилось и он до сих пор жив? И зачем? И… Нет! — вдруг очень сердито и очень громко сказал царь. — Эти мысли, если они даже были, не должны отвлекать нас от нашего сегодняшнего дела. А дело очень простое, Иван, — продолжал царь своим обычным голосом. — Мы же не варвары. Мы едем в гости, нас там ждут. Нам там будут очень рады. Мы там еще немножко посидим и выпьем. Ты что предпочитаешь пить?

— Полагаюсь на ваш вкус, — сказал Иван.

— Ха! — засмеялся царь. — Как мило с твоей стороны! — Тут он даже толкнул Ивана в плечо и опять засмеялся, потом отшатнулся обратно, отдернул гардину, глянул в окно и сказал: — Почти приехали. Катрин будет ужасно рада.

Вскоре карета и в самом деле остановилась. Иван посмотрел на царя. Царь одобрительно кивнул. Иван открыл дверцу и вышел. Следом за ним сразу вышел царь. Иван увидел, что они в саду, где совсем неподалеку, за деревьями, виднеется одноэтажный дворец. От дворца к ним уже шли караульные с фонарями. Фонари были совсем ни к чему, ночь же была довольно светлая, но порядок есть порядок, подумал Иван.

— Пойдем, пойдем! — сказал царь, трогая Ивана за рукав. — Уже и так поздно, Катрин будет ругаться.

И они пошли вперед, ко дворцу. Катрин — это его жена, царица, Екатерина Алексеевна, подумал Иван, едва успевая за царем, который шел очень широким шагом да при этом еще