Когда мир изменился - Ник Перумов

Жёстко лежать на голом камне; он глянул – торс обнажён, живот и ноги прикрывает какая-то шкура.

– Не хотела тебя смущать, – раздался знакомый голос.

– Аэ!.. Ты!..

– Ну да, я. – Драконица смутилась сама, заметив его взгляд, брошенный на шкуру. – Это ж так, козла местного поймала. Кстати, поешь.

– Где… мы?

Аэ улыбнулась, чуть склонив голову набок.

– Не знаю.

– К-как?

– А вот так. Не знаю.

– Но… мы же попали сюда?

– Попали, – кивнула она. – Был огонь, была тьма, всё взрывалось и горело, а потом приходил мрак… – Драконица вдруг зябко обхватила плечи. В отличие от Фесса, она была одета – впрочем, Аэсоннэ сызмальства, ещё совсем крошечной умела магией создать себе любое одеяние. Вот и сейчас – грубоватая кожаная куртка на шнуровке, на плечах и локтях тускло поблёскивает металл. Простые холщовые штаны заправлены в низкие мягкие сапожки, широкий пояс, но кольца для оружия пусты.

– То есть то место, где мы спали…

– Его больше нет, – перебила Аэ. – Всё вспыхнуло и распалось. Всё, и камень, и скалы, и пространство, и время.

– И ты…

– И я полетела, – просто сказала драконица.

– Куда?

– Куда глаза глядели. Где не было огня и тьмы. – Она вздохнула, покачала точёной головкой, жемчужные пряди мотнулись из стороны в сторону.

– А потом? – Пустота внутри болела и ныла, утраченная память кровоточила, словно вырванный кусок собственной живой плоти. – Потом-то что?

– Потом… – отвернулась драконица. – Я летела. Ни о чём не думала, вот честное слово! Просто чтобы лететь. Тьма меня хватала, и огонь хватал, и осколки зелёные посекли – а я летела, да и только. Пока не увидела солнце.

– Солнце?

– Угу. – Она озабоченно потянулась, тронула прохладными пальцами его лоб. – Хорошо. Уже лучше. Совсем скоро встанешь.

– А… что со мной? И солнце-то – откуда солнце?

– Не ведаю. Оно просто появилось, глянуло сквозь туман. И я – к нему. Сквозь небо. Разбила там, кажется, что-то… – Она виновато взглянула вверх, ну точь-в-точь девчонка, раскокавшая банку с вареньем у строгой тётушки. – Звону было!.. ну, точно, как через хрусталь.

– А ещё потом?

– Ещё потом… – задумалась Аэ. – Ещё потом помню, как падала, крылья не держали. Не на что опереться, ни воздуха, ни… силы. Падала, в общем. Кувыркалась. Думала, что ой, всё.

– Но ведь не ой, всё? – Хотелось коснуться её руки, подбодрить, как встать, как тогда, до его сна, когда она была ещё маленькой.

Драконы растут и быстро, и медленно. Быстро обретают сообразительность, но полной силы достигают лишь за несколько человеческих жизней, и остаются потом такими же – долго-долго.

– Не всё, – кивнула она и вновь улыбнулась – устало, как после долгой-долгой работы. – Падать-то я падала, сквозь серую мглу, а потом вдруг ррраз – и как подхватило, как понесло, мир под нами закружился, завертелся, заблистал – я жизнь почуяла. Сила хлынула, да не такая, как прежде, непривычная, словно… словно горькая.

– Горькая сила? – не понял он. – А раньше какая была?

– Раньше безо всякого вкуса, – терпеливо пояснила Аэсоннэ. – А теперь есть. Только горький. Такой, знаешь… как пиво.

– Это ещё не самое плохое, – попытался он пошутить.

– Не самое, – кивнула она. Глаза вспыхнули – старой, былой силой и памятью истинных драконов, хранителей Кристаллов Магии Эвиала. – Сила меня и спасла, хоть и горькая. Время… – Аэ запнулась, – дикие фокусы выделывало. Такие, что и сказать нельзя. То ли вскачь, то ли потоком-водопадом, и каждая капля… да нет, нет, чепуха.

– Чепуха? В чём чепуха?

– Каждая капля – это мир, – отчего-то шёпотом проговорила драконица.

– Капля времени? – совсем растерялся некромант.

– Или не-времени. Может, пространства. Не знаю, не спрашивай пока. В общем, потом все эти штуки кончились, и я горы увидала. Горы как горы, старые, со льдами. Вулканы кое-где имеются. И на них-то мы и опустились. Ты был, – она зарумянилась, – словно во сне, но прежний ты. Как я тебя всегда помнила. Без… без примесей.

– Каких ещё примесей?!

Драконица избегала его взгляда.

– Тьма… – наконец прошептала она.

– Тьма? Вот ещё, что ж это за «примесь»?

– Есть тьма – и тьма, – она прикусила губу, брови изломились. – Даже нет, тьма, тьма и тьма. Целых три, говорит мне память крови. Одна – просто сила, как свет. Другая – просто темнота, как ночью. И третья… – Аэ заколебалась.

Он покачал головой. Память играла с ним в прятки – высовывалась и вновь исчезала, имена без образа и образы без имён.

– Та ипостась великой Тьмы, что есть чистое разрушение.

– Разрушитель… – вдруг вспомнил он. – Так меня звали…

Аэсоннэ вздохнула, коснулась его лба прохладными невесомыми пальчиками, такими обманчиво нежными.

– Разрушитель – это просто орудие, – сказала наконец, словно утешая тяжело больного. – Топор дровосека. Он свалит дерево, но обогреет семью. А та тьма, о которой я, – это совсем иное. Это жажда рубить просто для удовольствия.

Он поморщился. Память тасовала яркие картинки, ни на одной не останавливаясь. Академия Высокого Волшебства и девушка по имени Атлика.

Гора с названием Пик Судеб и ходячие мертвецы в её подземельях.

Кажется, он умер тогда.

– Я никогда не… рубил для удовольствия.

– Нам это кажется, и мне, и тебе. Дракон не рождается без жажды воплотиться драконом, некромант не овладевает искусством без тяги к запретному, к разрушению основ, к тому, чтобы бросать вызов – просто ради того, чтобы его бросать.

Тот, кого некогда звали Фессом, Неясытью, Кэром Лаэдой, устало прикрыл глаза.

– Аэ… Давай не будем философствовать. Под нами камень, над нами небо. Этого, мне кажется, вполне достаточно. Нас зашвырнуло в какой-то из дальних миров Сущего; давай поймём, где мы, да и в дорогу.

– В дорогу? – Она вскинула обжигающий взгляд. – Куда? В какую дорогу?

– Не важно, в какую, лишь бы отсюда.

– Хорошо, – послушно склонила голову драконица. – Полежи ещё немного, – и осторожно опустила всю ладонь ему на грудь, туда, где сердце.

Он ощущал все бугорки и мозоли на её руке; Аэсоннэ щедро делилась с ним своей собственной силой.

– Сейчас… – Она раскачивалась, прикрыв глаза. – Сейчас… а потом поешь, только обязательно… я ж тебе говорила…

Кровь веселее бежала по жилам; беспечно перекликались какие-то птицы, поднявшиеся высоко, почти к вечным снегам. Жизнь – жизнь повсюду, молодая, жадная, жестокая; где в ней твоё место, некромант?