Тим и Дан, или Тайна "Разбитой коленки" - Ирина Краева

— И говорит Змею Горынычу Мальчик-с-пальчик: «Сослужи мне службу, а уж я выпрошу по знакомству у золотой рыбки цветик-семицветик».

И вновь неподалёку плеснулся страшный рык. Тиму показалось, что непослушная звериная пасть старалась выговорить его имя.

«Зверь зовёт меня? — Удивился мальчик. — Зачем я понадобился ему?» Тим присел, вглядываясь в лесную темноту, которая отпугивала его, но вместе с тем звала и притягивала его колышущимся и бьющимся в ней страхом. В следующем раскате звериного рыка Тим отчётливо разобрал своё имя. Как же ему не хотелось вставать. Казалось, сама земля крепко держит его за плечи, руки и ноги, не давая возможности пошевельнуться, на глазах лежат тёплые булки — не открыть. Сладкая усталость гладит-убаюкивает: «Спать, надо спать».

— Тим и Дан, — прошептал Тим. — Тим и Дан! — Сказал он громче. И уже почти крикнул: — ТИМИДАН! Он встал и пошёл в чащу. «Не ходи, — уговаривал его внутренний голос. — Зачем ты идёшь непонятно куда? Опасность сама найдет тебя. Не ищи её. Зверь сам придёт к тебе, если ему надо».

— Тимидан, — шептал мальчик. — Тимидан.

Перед ним открылась широкая поляна. В бурой, пахнущей гнилой тиной траве посверкивали маленькие синие молнии. «Надо же, — удивился Тим, — и здесь волшебные травы растут. Какие: разрыв-трава, лев? Надо собрать хоть несколько стебельков, в пути пригодятся».

Но только он дотронулся до летучей искорки, как от неё прыснули в разные стороны красные змейки, разбежались по широкому блюду поляны, и она вся полыхнула высоким жарким огнём.

Гудящие огненные стены зажали Тима на крошечном пятачке. Острые языки жалил нос и руки, жаром пекли веки и губы, оглушали рёвом, подбираясь ближе и ближе. «Сбывается предсказание Числобога: „В те минуты, когда бы ты спал, ты не сомкнёшь глаз. В те минуты, когда пот высыхал бы у тебя на висках, спина покроется кровью, — подумал Тим, едва успевая отворачиваться от огня. — Это только Видения. Здесь всё только кажется. Здесь всё не так страшно, как может показаться с первого раза“».

— Эй, Огонь, — закричал он в огненное кривляющееся месиво. — Ты только кажешься горячим. На самом деле, ты дождь. Просто дождь, который прикидывается огнём. Я не боюсь тебя! Кто же боится дождя? Смотри!

Тим ткнул огненную стену крепко сжатым кулаком. Нестерпимый жар проглотил руку по локоть. Со слезами на глазах Тим ударил пламя другим кулаком. Красные голодные языки набросились, обгладывая руки и лицо.

— Эй, хватит дурить, — кричал Тим всё громче и громче от боли. — Перестань паясничать, Д-дождик! Неожиданно у огня округлились глаза — мерцающие угли с ресницами-искрами — обозначился огромный алый рот и две ноздри-ямы, из которых валил дым.

— Что ты сказал? Повтори, — хриплым голосом потребовал Огонь. Он застыл горячей стеклянной глыбой. — Ты, мальчик, случайно ничего не перепутал?

Тим только головой покачал, жмурясь от боли. Огонь помолчал.

— Выходит, можно не гореть, не поджигать других, а доставлять им удовольствие? Грибы, например, выращивать? Какая освежающая мысль! — С удивлением проревел Огонь. — Ты не врёшь, мальчик? Куда пожелал, туда и пролейся? Хочешь — по речке пробегись, аки посуху, хочешь — волка в нору загони, хочешь — в сыроежку брызни, чтобы знакомого зайца чистой водицей угостить. Красота!

— Тебе нравиться? — Тим отчаянно дёргал зажатыми в пламенеющей глыбе руками.

Огонь задумался и спустя минуту торжественно кивнул.

— Да-а, как же мне раньше такая идея в голову не приходила? Ах, всё она, инерция мышления: сказали — гори, вот и горишь. Спасибо тебе! Надоумил! Я теперь, пожалуй, никого пожирать не стану, самый большой вред от меня будет — насморк. Клянусь молнией!

С этими словами Огонь отпустил руки Тима и, обернувшись сиреневой тучей, взмыл вверх. Закапал дождик. Одна капля. Вторая. Огонь пробовал, как у него это получается. И затарабанил от души. Тим, подстанывая от боли, разжал кулаки, протянул обе ладони с лопнувшей кожей под капельки. Боль исчезала. Кровавые раны стянулись в белые бугристые шрамы. Ветерок несильно дёргал обугленные лохмотья джинсовой курточки.

— Ну что ж, можно сказать, мы имеем отличный результат, — усмехнулся Тим, оглядывая себя. — Потеряли всего ничего — какие-то рукава, зато у нас появилась отличная безрукавка!

— Кукареку! — Раздалось по всему лесу. Петушиный голос, очевидно, был усилен громкоговорителем: — Кукареку!

Ранний петух, деликатно отвернувшись от микрофона, прочистил горло. И ещё более деловито, хорошо поставленным голосом сообщил:

— Передаём сигналы точного времени. Начало третьего сигнала соответствует пяти часам московского времени. Кукареку. Кукарек! Ку-у!

И вслед за этим сообщением где-то вдалеке вновь послышался страдающий крик неизвестного Зверя. Он будто с кем-то прощался. Тим подумал, что им ещё предстоит встретиться и вряд ли эта встреча станет самой приятной для них обоих.

Когда он вернулся к Обиде, она уже не спала.

— Ах, — сказала она, сладко потягивая крыльями. — Меня разбудил какой-то ненормальный петух. И стоило ему так орать на весь лес? Как только он заголосил, бабушка куда-то пропала. С ней я так чудесно выспалась, как в детстве.

— Чем сказка кончилась?

— Да проспала я, не дослушала. А вот сны мне смешные снились. Будто бы Мальвина решила поменяться со старухой Шапокляк ролями. А Карабас-Барабас влюбился в озорную старушку. Это, говорит, и есть женщина моей мечты, кожаные штаны ей подарил. Мальвина подружилась с крыской Лариской, стала носить её на плече. Увлеклась биологией, решила вести передачу «Зверятам о ребятах».

— Нам пора идти, — сказал Тим и тут же без сил повалился в траву, засыпая.

— Хорошо утром в гостеприимном лесу ласковой страны Видении. На утомленные головушки буйных пут… Тьфу! На буйные головушки утомленных путников упали первые лучи восходящего солнца, — язвительным голосом вещала Обида, враскачку шлёпая за идущим по тропинке Тимом. Они шли извилистой просекой, прорезавшей себе путь между сосен и зарослей дикой малины.

Жёлто-сине-красные солнечные лучи, как шпаги, пробили наискось изумрудные кроны. Трясогузки усаживались на них возле самых верхушек деревьев и, лихо свистнув, скатывались по цветному гладкому лезвию. Лесная малина, поёживаясь, стряхивала с колючек капли ночного дождя. Поблизости подрагивала и шумно бранилась на кого-то мелкая речка, скача по каменистым порогам. Треск, дребезжание, чьи-то вскрики и посвисты казались Тиму обычным утренним переполохом. Однако Обби слышала в нём нечто другое: — Местные пернатые не отличаются гостеприимством! Филин скрипит, как дверь в доме с привидениями, трясогузка аж расхохоталась от нервного любопытства, кукушка рычит, как недоеная корова. От такой какофонии у меня мелькают перед глазами бабочки и мочки, тьфу, бабушки и внучки! Два раза тьфу! Бабочки и мошки!