Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов - Дженнифер Тиге

набрала его номер: «Ты собирался позвонить. Я все еще жду». Гёт был удивлен. Он даже заподозрил, что она как близкая подруга Оскара Шиндлера планирует за ним шпионить. Рут Ирен заверила, что с Шиндлером они просто друзья, и условилась встретиться с Гётом в Плашове.

Довольно скоро они сблизились, он дал ей ласковое прозвище Майола[12]. Из любви к Амону Гёту она переехала на его виллу, к самому концлагерю.

Хелен Розенцвейг описывает Рут Ирен Кальдер как красивую молодую женщину с темными волосами и восхитительной молочно-белой кожей. «Она очень любила Гёта, постоянно смотрела на него».

Наименее привлекательных качеств Амона она не замечала. Хелен Розенцвейг вспоминает, что Рут Ирен о лагере даже слышать не хотела. «Она часто замешивала яичный белок с огурцом и йогуртом и с этой маской на лице ложилась в постель. Слушала громкую музыку, заглушавшую выстрелы».

В фильме Стивена Спилберга Рут Ирен накрыла голову подушкой, когда Амон Гёт стрелял с балкона в заключенных.

Однажды в Плашов приехала ее мать, Агнес Кальдер. От обстановки, в которой жила дочь, она пришла в ужас и почти сразу засобиралась домой.

Тем не менее в доме коменданта Рут Ирен наслаждалась жизнью. Позднее она рассказывала дочери Монике, как они с Амоном Гётом начинали день с верховой езды. Потом она тщательно красилась, а после завтрака говорила горничным, что подавать на обед: Гёт ел много мяса и выпивал, на десерт были пирожки и фрукты. В послеполуденное время Рут Ирен снова каталась на лошади, слушала пластинки или играла в теннис с другими спутницами эсэсовцев. По вечерам часто устраивали вечеринки. Они с Амоном Гётом любили слушать братьев Рознер, музыкантов из лагеря. Евреи Генри и Леопольд Рознеры меняли арестантскую робу на нарядные костюмы и играли для Гёта и его гостей на скрипке и аккордеоне. В восхитительных платьях из краковских ателье любовница коменданта выглядела хозяйкой дома.

На одном снимке из Плашова Рут Ирен позирует на фоне унылых бараков и колючей проволоки в элегантном костюме для верховой езды — ни много ни мало показ мод на Елисейских Полях. На других фотографиях она загорает в купальнике на террасе виллы или стоит в роскошном пальто и шляпе (слева маленькая черная собачка, справа любимый пес Гёта, дог Рольф мраморного окраса). Скорее всего, ее снимал Амон Гёт.

Рут Ирен Кальдер. Слева от нее комнатная собачка, справа дог Рольф, натасканный на людей. Снимок сделан Амоном Гётом{9}

* * *

У меня была только одна бабушкина фотография. Там она одета в длинное платье в цветочек, волосы уложены в высокую прическу, на пальце блестит золотое кольцо. Она стоит на лужайке в Английском саду в Мюнхене. Рядом такса, на траве лежит красный мяч. Бабушка весело смеется, глядя в камеру, молодая и счастливая. Такое хорошее, не постановочное фото. Мне оно очень нравилось.

Потом в книге о матери и в интернете я нашла совсем другие снимки. Вот она стоит рядом с догом, который кидался на людей. На это невозможно смотреть. В моей жизни было всякое, но рассматривать такие фотографии — выше моих сил. Бабушка нежно треплет пса по холке, и ее явно ничто не тревожит. А ведь это не какая-то болонка, а монстр, который по велению Амона Гёта нападал на людей.

Эти снимки совсем не вяжутся с моим представлением о бабушке.

По деду я не горюю. Я горюю по ней. Горюю по человеку, которым она не была.

Она относилась ко мне с добротой, поэтому я по умолчанию считала ее хорошей. Ребенок не задумывается, что у его близкого может быть другая, темная сторона.

Как бы мне хотелось, чтобы воспоминания о ней остались неомраченными. Почему бабушка не такая, как у большинства людей? Не милая старушка, которая давным-давно умерла?

Я постоянно сравнивала Ирен с другими своими бабушками — приемными. Одну мы называли «бохумской», а другую — «венской».

«Бохумская» бабушка — мама моего приемного отца. Крошечная, с серебристыми кудряшками после химзавивки, с энергичной походкой. Она обожала юбки и сверху надевала передник, боясь испачкаться. Выходя из дома, она переобувалась в лодочки на маленьком каблуке. В детстве я их называла «клац-клац». Приезжая в Бохум, мы ходили с ней на рынок или в мясную лавку, помогали в саду. Я не любила сажать овощи и собирать ягоды, но результат полевых трудов мне нравился: у бабушки в подвале стояли банки домашнего компота. К столу нас звали ударом гонга[13].

Приученная к порядку и строгости, бабушка не проявляла к нам особой мягкости, но у нее было доброе сердце. Имея двух родных детей, она считала своим христианским долгом принять в семью сирот и отказников. Это стало прекрасной традицией. Выросший среди приемных братьев и сестер, мой отец принял в семью отказника — меня.

«Бохумская» бабушка была активной прихожанкой евангелистской церкви, очень любила свою общину и регулярно навещала могилу рано умершего мужа. Почти каждое воскресенье она ходила в церковь, и там же во время богослужения однажды у нее остановилось сердце.

«Венская» бабушка по линии моей приемной матери тоже была невысокого роста, ее можно назвать пухленькой. От бабушки исходила материнская забота, спокойствие. Она всегда хорошо выглядела, любила шелковые платья и пальто с меховым воротником. В детстве я у нее часто гостила. Вена мне нравилась куда больше Бохума, казалась гораздо интереснее. Бабушка частенько вела себя по-ребячьи. Однажды мы с ней притворились, будто сбежали. Дедушка тогда даже перепугался.

А вот на Рождество в Вене было скучновато. Мы стояли перед наряженной елкой, и бабушка не решалась запеть, потому что не попадала в ноты.

Мы там часто проводили каникулы. Зимой катались на лыжах в горах в Австрии, летом ходили в походы или ездили с палатками на море в Италию. Дедушка иногда рассказывал о войне, о кампании Роммеля в Африке. Бабушка никогда эту тему не обсуждала. Она бежала с территории современной Чехии в Вену в 1945 году и говорить о том времени не хотела. Представляю, чего она тогда натерпелась.

А еще у меня оставалась бабушка из Нигерии — вторая родная бабушка. О ней я знаю мало. Когда мне было 28 лет, я встретилась с отцом. Оказалось, когда мать захотела сдать меня в приют, он предложил, чтобы меня вырастила бабушка из Нигерии. Он считал, что такая жизнь будет гораздо лучше приюта.