Истории для девочек - Лидия Чарская

– Юлико, – говорила я ему шепотом, – как ты думаешь, бродит там умершая девушка?

И, встретив его глаза, расширенные ужасом, я добавила, охваченная каким-то жгучим, но почти приятным ощущением страха:

– Да, да, бродит и просит могилы.

– Не говорите так, мне страшно, – молил меня Юлико чуть не плача.

– А вдруг она выйдет оттуда, – продолжала я пугать его, чувствуя сама, как трепет ужаса пронизывает меня, – и утащит нас за собою?

Храбрый паж с ревом понесся к дому по каштановой аллее, а за ним, как на крыльях, понеслась и сама королева, испытывая скорее чувство сладкого и острого волнения, нежели испуга…

– Юлико! – сказала я ему как-то, сидя на том же обрыве и не сводя глаз с таинственно мерцающего огонька. – Ты меня очень любишь?

Он посмотрел на меня глазами, в которых было столько преданности, что я не могла ему не поверить.

– Больше брата? – добавила я только.

– Больше, Нина!

– И сделаешь для меня все, что я ни прикажу?

– Все, Нина, приказывайте! Ведь вы моя королева.

– Хорошо, Юлико, ты добрый товарищ! Завтра в эту пору мы пойдем в Башню смерти.

Он вскинул на меня глаза, в которых отражался ужас, и задрожал как осиновый лист.

– Нет, ни за что, это невозможно! – вырвалось у него.

Я смерила его презрительным взглядом.

– Князь Юлико! – гордо отчеканила я. – Отныне вы не будете моим пажом.

Он заплакал, а я, не оглядываясь, пошла к дому.

Не знаю, как мне пришло в голову идти узнавать, что делается в Башне смерти, но раз эта мысль вонзилась в мой мозг, отделаться от нее я уже не могла. Отказ Юлико стал для меня всего лишь поводом к тому, что гордость за этот подвиг будет только у меня!

И вот страшная минута настала. Как-то вечером, простясь с отцом и бабушкой, чтобы идти спать, я свернула в каштановую аллею и одним духом домчалась до обрыва. Всего за несколько минут я спустилась на берег Куры и, пробежав мост, поднялась по скользким ступеням, поросшим мхом, к руинам крепости. Все ближе и ближе, точно путеводной звездой, мелькал мне приветливо огонек в самом отдаленном углу крепости. То была Башня смерти…

Я лезла к ней по ее каменистым уступам и – странное дело! – почти не испытывала страха. Когда передо мною зачернели в сумерках наступающей ночи высокие, полуразрушенные стены, я оглянулась назад. Наш дом покоился сном на том берегу Куры, точно узник, плененный мохнатыми стражниками-чинарами. Нигде не видно было света. Только в кабинете отца горела лампа. «Если я крикну – там меня не услышат», – мелькнуло в моей голове, и на минуту мне сделалось так жутко, что захотелось повернуть назад. Но любопытство и любовь к таинственному превозмогли чувство страха, и через минуту я уже храбро пробиралась по узким переулкам крепости к самому ее отдаленному пункту, откуда приветливо мигал огонек. Я тихонько толкнула дверь и стала бесшумно, испуганно прислушиваясь к малейшему шороху, подниматься по шатким ступеням. Прямо передо мною – дверь, через щель которой проникала узкая полоса света. Я приложила глаз к дверной щели и чуть не вскрикнула во весь голос.

Вместо призрака горийской красавицы я увидела трех сидевших на полу горцев, которые при свете ручного фонаря рассматривали куски каких-то тканей. Они говорили тихим шепотом. Двоих из них я разглядела. У них были бородатые лица и рваные осетинские одежды. Третий сидел ко мне спиной и перебирал в руках крупные зерна великолепного жемчужного ожерелья. Тут же рядом лежали богатые, золотом расшитые седла, драгоценные уздечки и нарядные, камнями осыпанные дагестанские кинжалы.

– Так не уступишь больше за штучку? – спросил один из сидящих того, который был ко мне спиною.

– Ни одного тумана.

– А лошадь?

– Лошадь будет завтра.

– Ну, делать нечего, получай десять туманов и айда!

И, говоря это, черноусый горец передал товарищу несколько золотых монет. Голос говорившего показался мне знакомым. В ту же минуту третий горец вскочил на ноги и повернулся лицом к двери. Вмиг узнала я его. Это был Абрек!

Этого я не ожидала!.. Предо мною совершалась неслыханная дерзкая мошенническая сделка.

Очевидно, это были те самые душманы, голоса которых я слышала в ночь нашего отъезда от Бэллы. Абрек, без сомнения, играл между ними не последнюю роль. Он поставлял им краденые вещи и продавал их в этой комнате Башни смерти, чудесно укрытой от любопытных глаз.

– Слушай, юноша, – произнес татарин с седой головою, – завтра последний срок. Если не доставишь коня – берегись… Гори не в раю Магомета, и мой кинжал достанет до тебя.

– Слушай, старик, слово правоверного так же непоколебимо, как и закон Аллаха. Берегись оскорблять меня. Ведь и мой тюфенк[47] бьет без промаха.

И, обменявшись этим запасом любезностей, они направились к выходу.

Дверь скрипнула. Фонарь потух. Я прижалась к стене, боясь быть замеченной. Когда они прошли мимо меня, я стала ощупью впотьмах слезать с лестницы. У нижней двери я помедлила. Три фигуры неслышно скользнули по крепостной площади. Двое из горцев исчезли за стеною с той стороны, где крепость примыкает к горам, Абрек же направился к мосту.

Я догнала его только у обрыва, куда он вскарабкался с ловкостью кошки, и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, схватила его за рукав бешмета.

– Абрек, я все знаю! – сказала я.

Он вздрогнул от неожиданности и схватился за рукоятку кинжала. Потом, узнав во мне дочь своего господина, он опустил руку и спросил немного дрожащим голосом:

– Что угодно княжне?

– Я все знаю, – повторила я глухо, – слышишь ты это? Я была в Башне смерти, и видела краденые вещи, и слышала уговор увести одну из лошадей моего отца. Завтра же весь дом узнает обо всем!

Абрек вскинул на меня глаза, в которых сквозил целый ад злобы, бессильной злобы и гнева, но сдержался и проговорил возможно спокойнее:

– Не было случая, чтобы мужчина и горец побоялся угроз грузинской девочки!

– Однако эти угрозы сбудутся, Абрек: завтра же я буду говорить с отцом.

– О чем? – дерзко спросил он меня.

– Обо всем, что слышала и видела и сегодня, и в ту ночь в горах, когда ты уговаривался с этими же душманами.

– Тебе не поверят, – дерзко засмеялся горец, – госпожа княгиня знает Абрека, знает, что Абрек верный нукер, и не выдаст его полиции по глупой выдумке ребенка.