Истории для девочек - Лидия Чарская

– У-у! Какая красавица! – прошептала Бэлла, когда молодая дама в белом скрылась в доме вместе со своей старой спутницею и отцом. – Лучше нас с тобою, правда, Израил?

Но Израил не согласился с нею. Лучше Бэллы, по его мнению, никого не было на свете. Она погрозила ему пальцем, и снова мы пустились бегать и визжать, забыв о прибывших гостях.

Хотя отец мой много лет состоял на службе русского царя и в нашем доме все было на русскую ногу, но по торжественным семейным праздникам у нас невольно возвращались к старым грузинским обычаям. Неизменный обед с выбором тулунгуши[48], бочки вина, поставленные под чинарами, шумные тосты, порою сазандары, нанятые на время пира, удалая джигитовка, стрельба из ружей и, наконец, милая родная лезгинка под стон зурны и жалобные струны чиунгури – все это сопровождало каждое семейное торжество. В этот день из полка ожидались товарищи отца с их женами и другие гости. Мне было как-то неловко: по свойственной мне дикости, я не любила общества, и вот почему Бэлле много надо было труда, чтобы уговорить меня выйти к столу, приготовленному на вольном воздухе.

Когда мы вышли к гостям, все уже были в сборе. Бабушка торжественно восседала на почетном месте в конце стола; против нее, на другом конце стола, поместился избранный тулунгуши в лице дедушки Магомета. Справа от бабушки сидела баронесса, а подле нее молодая дама в белом, около которой поместился мой отец. Появление Бэллы и Израила в богатых туземных нарядах, блещущих красками и серебром, произвело легкое смятение между гостями. Их встретили шепотом одобрения. Дедушка Магомет не мог не порадоваться тому приему, который сделали его детям.

– Какая чудесная пара! – слышалось кругом на татарском, русском и грузинском языках.

И Бэлла принимала все эти похвалы как должную дань. Она скоро привыкла к своей новой роли, эта маленькая княгиня!

Анна, Барбале и Родам разносили куски жареной баранины и дичи, а Михако, Андро и Брагим разливали вино по кувшинам и обносили ими гостей, причем Михако не упускал случая подшутить над старым мусульманином, которому вино было запрещено Кораном.

Дедушка Магомет поднял заздравный кубок в честь моего отца и стал славить его по старому кавказскому обычаю. Он сравнивал его силу с силой горного орла Дагестана, его смелость – со смелостью ангела-меченосца, его красоту и породу – с красотою горного оленя, царя гор. Когда он кончил, все подняли бокалы в честь моего отца. Мне было дивно хорошо в эту минуту. Я готова была прыгать, и смеяться, и целовать деда Магомета за то, что он так хвалит моего умного, доброго, прекрасного папу!

После каждого блюда, заедаемого по обыкновению лавашами и мчади[49] или солоноватым вкусным квели, деда поднимался с места и с полной чашей в руке восхвалял того или другого гостя. Вина, как верующий магометанин, он не пил, и каждый раз передавал свой кубок кому-либо из почетнейших гостей. Дошла очередь и до меня.

Дедушка вновь поднялся с полной чашей и произнес торжественно и нежно:

– Много на небе Аллаха восходящих вечерних звезд, но они не сравнятся с золотым солнцем. Много в дагестанских аулах чернооких дочерей, но красота их потускнеет при появлении грузинской девушки. Она придет – и улыбнется восточное небо. Черные звезды – глаза ее. Пышные розы – ее щечки. Темная ночь – кудри ее. Хвала дочери храброго князя! Хвала маленькой княжне Нине Джавахе-оглы-Джамата, моей внучке!

Я сидела как зачарованная. Ко мне относилось это восхваление, точно к настоящей взрослой девушке. Моя радость не имела предела. Если б не гости, я бы запрыгала, завизжала, но я сдержала себя, степенно встала и поблагодарила милого тулунгуши:

Гости, родные и мой милый отец не могли не улыбнуться ласковой улыбкой маленькой девочке, игравшей во взрослую.

После обеда тот же молоденький хорунжий начал рассказывать, как он приехал на диком горном скакуне, не подпускавшем к себе никого другого.

Эта лошадь была его гордостью. Он прозвал ее Демоном за ее отчаянную злую непобедимость.

– Удивительный конь! – говорил хорунжий. – Мне привел его в подарок один горец. Он поймал его арканом в ту минуту, когда он со своим диким табуном носился по долине. Мне стоило много труда объездить и усмирить его. И он стал покорен мне, как своему победителю, но только мне одному и никому больше. Остальных он не подпускает к себе. Два наших офицера чуть было не поплатились жизнью, когда вздумали обуздать моего Демона…

– Вздор! – воскликнул мой отец. – Послушай, Врельский, ты позволишь мне попробовать объездить лошадь?

– Это безумие, князь, рисковать таким образом, – попробовал уговорить хорунжий.

– Прикажи привести коня!

– Князь Джаваха, зачем рисковать по-пустому, – пробовал протестовать молодой казак.

– Господин хорунжий, повинуйтесь вашему командиру! – притворно строго приказал отец.

– Слушаю-с, господин начальник! – и, сделав по-военному поворот налево кругом, хорунжий пошел исполнять приказание отца.

Все гости столпились вокруг последнего. В полку знали Демона – лошадь Врельского, и действительно, никто еще не отваживался проскакать на нем. Все поэтому боялись, что затея моего папы может окончиться печально. Молодая баронесса подняла на отца умоляющие глазки и тихо просила изменить его решение.

К крыльцу подвели Демона.

Темно-вороной масти, с дрожащими, красными, точно огнедышащими, ноздрями, с черными глазами, сыплющими искры, весь дрожащий с головы до ног, он вполне оправдывал свое название. Два казака-мингрельца еле сдерживали его.

Отец смело направился к коню и взял повод. Демон задрожал сильнее. Его карий глаз косился на человека. Весь его вид не предвещал ничего хорошего. Отец встал перед самыми его глазами и смотрел на него с минуту. Потом неожиданно занес ногу и очутился в седле. Демон захрапел и ударил задними ногами. Мингрельцы выпустили повод, и в ту же секунду конь издал страшное ржание, сделал отчаянный скачок и сломя голову понесся по круче в долину.

Два вопля потрясли воздух. Один вырвался из моей груди, другой из груди молодой баронессы.

– Он убьет его, он убьет его! – шептала она, закрывая глаза, и судорожно билась на груди своей матери.

Я не билась и не плакала. Но вся моя жизнь перешла в зрение. Я не спускала глаз со скачущего по долине всадника на беснующемся диком коне, и что-то стонало и ныло внутри меня.

– Святая Нина! Пречистая просветительница Грузии! Спаси его! Сохрани его! Возврати мне его целым и невредимым! – шептали мои побелевшие губы.