Двенадцать ключей Рождества - Филлис Дороти Джеймс

Они с сестрой много раз обсуждали проблему и раньше.

— А все из-за ужасного старика — бригадного генерала, который постоянно навещает отца и расписывает ему, какое это замечательное место, — сказала Милдред. — Кажется, он даже возил его туда на день. А ведь они не такие уж старые друзья. Отец познакомился с ним на поле для гольфа. Бригадир во всех отношениях дурно влияет на него. Не понимаю, почему его отпускают из «Мейтленд-лоджа». Складывается впечатление, что он может в любое время нанимать машину и путешествовать по всей стране. Если он так стар и слаб, что должен жить в доме для престарелых, то почему там не следят за тем, чтобы он в этом доме и пребывал?

И Родни, и Милдред твердо намеревались сделать все, чтобы их отец Огастас остался в «Медоусвит-Крофте». В свои восемьдесят он был не так уж слаб, но неспособность готовить для себя или делать что бы то ни было, что отец считал женской работой, в сочетании с язвительностью, коей не выдерживала ни одна из прошедших через его дом экономок, за исключением тех, что были либо алкоголичками, либо сумасшедшими, либо клептоманками, сделали его переезд в дом престарелых неотвратимым. Однако его детям пришлось приложить много усилий и потратить немало времени, чтобы уговорить отца. Если не он, то они после этого испытали значительное облегчение. Во время своих нечастых посещений они не уставали убеждать его, что ему очень повезло. У него была отдельная комната, где нашлось место для коллекции заключенных в бутылки моделей кораблей, изготовлением которых отец увлекался всю жизнь.

«Медоусвит-Крофт» не располагался рядом с каким бы то ни было лугом, не являлся хозяйством, а сладким разве что посетители, неравнодушные к запаху лимона, могли назвать витающий здесь запах мебельной полироли. Однако дом прекрасно содержался, в нем царила почти воинственная чистота, а еду готовили настолько сбалансированную в соответствии с современными теориями питания людей пожилого возраста, что было бы извращением ожидать, чтобы она была еще и вкусной. Миссис Доггет имела диплом медсестры с государственной регистрацией, однако предпочитала не упоминать свою медицинскую специальность и не носила сестринскую форму. «Медоусвит-Крофт» не являлся лечебницей для ухода за престарелыми, и ее дорогие старики не должны были считать себя инвалидами. Она поощряла физические упражнения, позитивный настрой, осмысленную активность и порой огорчалась, видя, что единственной активностью, к которой испытывали склонность ее постояльцы, был просмотр телепередач в комнате отдыха. Там стулья расставляли вдоль стен и плотно прислоняли к ним, чтобы никто не мог перевернуться через спинку в самых захватывающих сценах сериала «Бержерак» или комедии «Свидание вслепую».

В целом миссис Доггет и ее подопечные хорошо ладили друг с другом, если не считать одного, но важного пункта взаимонепонимания. Миссис Доггет считала, что пожилые люди приезжают в «Медоусвит-Крофт» не для того, чтобы предаваться здесь ленивой праздности, а они не сомневались, что именно для этого. Но когда миссис Доггет заявляла, что любит своих дорогих стариков, и любит искренне, то в ее словах не было ничего, кроме правды. Чтобы любить их наиболее эффективно, она позаботилась о том, чтобы они никогда не выпадали из поля ее зрения.

Поддержанию постоянного наблюдения способствовала сама архитектура дома. Это было одноэтажное строение, буквой U окружавшее внутренний двор с лужайкой посередине, единственным деревом, которое упорно отказывалось разрастаться, и четырьмя симметрично расположенными клумбами, где весной высаживали тюльпаны, летом герани, а осенью георгины. Двор был обустроен прочными деревянными скамейками, чтобы постояльцы летом могли принимать солнечные ванны. На каждой имелась табличка в чью-нибудь память, этакое memento mori, которое могло расстраивать только «пользователей», менее стойких, чем любимые старики миссис Доггет. В конце концов, шестьдесят и более лет XX века им уже удалось прожить.

Не очень-то удобно устраивать пикник, расположившись рядком на жесткой скамейке и не имея стола. Милдред предусмотрительно прихватила большие бумажные салфетки, которые они постелили себе на колени. Она передавала по цепочке тарелки с лососем, языком, раскладывала на них листья салата и помидоры. Остальные скамейки пустовали — постояльцы не были любителями свежего воздуха, — но за участниками пикника следили заинтересованные взгляды, а из окна своего кабинета, выходившего на противоположную сторону двора, миссис Доггет ободряюще махала им рукой. Огастас Мейбрик ел охотно, но молча. Пока не покончили с фруктовым салатом, разговор тянулся пунктирно, но после этого, как и ожидалось, Огастас завел старую песню о своем переезде.

Они выслушали ее молча, потом Родни Мейбрик произнес:

— Прости, папа, но твоя идея неосуществима. Пребывание в «Мейтленд-лодже» стоит тридцать пять тысяч фунтов в год, и цена почти наверняка будет расти. Это вызовет невосполнимую убыль нашего капитала.

— Капитала, которого вам бы не иметь, если бы не я.

— Ты передал Милдред и мне бо́льшую часть наследства дяди Мортимера, и мы, разумеется, очень благодарны тебе. Можем заверить, что деньги не будут потрачены впустую. Ты бы и сам не отдал нам этот капитал, если бы не был уверен в нашей финансовой честности и эффективности.

— Я не видел причины, по которой чертово правительство должно получить мои деньги.

— Именно.

— Но сейчас я не вижу причины, по которой я сам, в свои преклонные годы, не могу получить немного комфорта.

— Папа, тут тебе вполне комфортабельно. Этот сад восхитительный, — заметила Милдред.

— Этот сад — сущий ад.

— Я не сомневаюсь, — продолжил Родни, — что, завещая деньги тебе, дядя Мортимер считал их семейным капиталом, а его следует должным образом инвестировать, преумножить и, в свою очередь, оставить своим детям и внукам.

— Ничего подобного Мортимер не думал. В то последнее Рождество, которое мы все проводили в Пентленде, — то самое, когда он умер, — он сообщил мне, что собирается послать за адвокатом, как только контора откроется после праздников, и изменить завещание.

— Мимолетная причуда. Со стариками такое случается. Но в любом случае возможности осуществить ее ему не представилось.

— Не представилось, — подтвердил отец. — Об этом я позаботился. Именно поэтому я его и убил.

Единственное, что пришло в голову Милдред при подобном заявлении, уточнить: «Что ты сказал, папа?» Однако едва ли уместно было задавать такой вопрос. Отец произнес свои слова громко и внятно. И пока она пыталась придумать что-нибудь более разумное, ее брат тихо промолвил:

— Это нелепо, папа. Ты его убил? Как ты его убил?

— Мышьяком.

К Милдред вернулся дар речи, и она напомнила:

— Дядя Мортимер умер от сердечной болезни, осложненной вирусной пневмонией и гастроэнтеритом.

— Осложненными мышьяком, — усмехнулся отец.

— Где ты взял мышьяк, папа?

Голос Родни звучал подчеркнуто спокойно. В отличие от сестры, сидевшей на краю скамейки прямо, он вальяжно откинулся на спинку и, расслабившись настолько, насколько позволяла твердость дерева, принял позу человека, собирающегося позабавиться старческими фантазиями отца.