Двенадцать ключей Рождества - Филлис Дороти Джеймс

— Боюсь, у вас есть основание обвинить нас в незаконном проникновении. Нам надо было позвонить в дверь и попросить разрешения войти, но ворота были заперты. Мы с братом просто хотели навестить старое родовое гнездо своего дяди. Детьми, во время каникул, мы часто играли здесь, и это старое дерево — часть наших детских воспоминаний. Мы проезжали мимо и не устояли против искушения еще раз взглянуть на него.

Молодой человек, который был повыше ростом, холодно поинтересовался:

— Проезжали мимо со складным стулом и фонарем? Что именно вы тут искали?

Он протянул руку и взял пузырек у Родни.

— Мы увидели его там, на дне, и нам стало любопытно. Мы к нему, разумеется, не имеем никакого отношения.

— В таком случае мы его заберем. Это похоже на яд. Мы позаботимся о том, чтобы он был надежно заперт в безопасном месте. — Он повернулся к своему спутнику. — Генри, как ты думаешь, следует ли позвонить в полицию?

— Незачем, — беспечно отозвался Генри. — Они выглядят безобидно. Почти респектабельно, я бы сказал, хотя внешность обманчива. Но пузырек надо забрать. И мы запишем их фамилии и адреса.

— Джон Смит и Мэри Смит! — поспешно выпалил Родни. — Хай-стрит, Тутинг-Бэк.

Младший из двоих мрачно ухмыльнулся:

— Это, конечно, ваши настоящие имена и адрес. А у вас есть водительские права? Нам нужен какой-нибудь документ, удостоверяющий ваши личности.

Процедура выяснения личностей прошла в неловком молчании, после чего Мейбриков проводили до ворот, которые снова заперли за ними. Растрепанные, грязные и пунцовые от стыда, они напоминали современных Адама и Еву, изгнанных из рая. Ни один из них не произнес ни слова, пока они снова не оказались в машине и Родни не завел мотор. Только тогда Милдред произнесла:

— Если отец сделает признание и об этом напишут в газетах, молодые люди сразу объявятся. А у них в руках улика.

«К чему говорить то, что и так очевидно», — подумал Родни и, поскольку сказать было нечего, промолчал. Хорошо еще, Милдред слишком подавлена, чтобы упрекать его за то, что он назвал вымышленные имена. После недолгой паузы Милдред добавила:

— Ты свяжешься с «Мейтленд-лоджем» или это сделать мне?

Нет сомнений, что в правильно устроенном и руководствующемся законами нравственности мире мистер Мейбрик разочаровался бы в «Мейтленд-лодже»: еда неудобоваримая, вино непригодно для питья, персонал грубый, постояльцы чуждые ему по духу, и даже бригадир оказался менее приятным компаньоном, чем он был, когда навещал его в «Медоусвит-Крофте». Как ни печально, несмотря на победу силы над слабостью, «Мейтленд-лодж» и в малой степени не оправдал надежд и ожиданий мистера Мейбрика. Они с бригадиром согласились в том, что смогут прожить здесь следующие лет десять, прежде чем начать задумываться о том, не пора ли шаркать прочь из этого бренного мира. У местного персонала мистер Мейбрик стал безусловным фаворитом, в нем видели «настоящую личность», особенно когда он бывал в своем самом язвительном настроении. Наиболее приятельские отношения сложились у него с пышногрудой сестрой Бантинг, которая порой врачевала болячки постояльцев. В безупречно отглаженной, жестко накрахмаленной бело-синей форме с гофрированным чепчиком сестра Бантинг была образцом профессиональной строгости. Однако после работы давала себе волю, и они с мистером Мейбриком частенько устраивали уютные посиделки в его комнате, когда он перед сном выпивал бокал горячего виски.

— Вы слишком строги со своими родными, Гасси, — иногда укоряла она. — Не позволяете им навещать вас, писать письма, даже прислать коробку шоколадных конфет.

— Коробку шоколадных конфет — особенно, — отвечал мистер Мейбрик.

Однажды в конце августа, через три месяца после его вселения в «Мейтленд-лодж», на исходе прекрасного летнего дня они с бригадиром, обложенные подушками, сидели в удобных плетеных креслах на террасе, глядя на реку, бликующую вдали, за красивыми садами. Бейдж, буфетчик, только что принес им предобеденные аперитивы, и у обоих было умиротворенное настроение. Разговор, как это нередко случалось, коснулся обстоятельств, которые привели к благополучному решению проблемы переезда мистера Мейбрика в «Мейтленд-лодж».

— Не перестаю удивляться тому, что ваши дети проглотили эту историю, — заметил бригадир.

— А я ничуть не удивлен. Люди готовы поверить, что другие поступят так, как сами они поступили бы на их месте. Я ни минуты не сомневался, что они заедут в Пентленд. Что могло быть естественнее? А ваши ребята сыграли очень убедительно. Нагнали на них страху. Хотелось бы мне это увидеть.

— В этом одно из преимуществ военной службы, — с готовностью отозвался бригадир. — Если тебе нужно выполнить какую-нибудь работу, всегда можно найти пару отличных парней.

— А что они насыпали в пузырек?

— Вы же знаете — обычную соду.

Бригадир наслаждался своим джином с тоником, а мистер Мейбрик смаковал херес. Температура напитков была именно такой, какую они любили. Мистер Мейбрик как раз размышлял, попробовать ли орешки или одно из восхитительных канапе, сервированных на подносе, или поберечь аппетит для обеда, когда бригадир сказал:

— Мне всегда хотелось задать вам один вопрос. Не уверен, что следует это делать. Есть вопросы, которые друзьям не задают. Тем не менее естественное любопытство, знаете ли… Мне просто интересно — если не хотите, не говорите. Действительно ли вы помогли тогда своему брату?

— Убил ли я его?

— Да. Не с помощью мышьяка, разумеется. Это — орудие провинциальных отравителей и викторианских прелюбодеек. Но есть ведь и иные способы…

Мистер Мейбрик долго обдумывал ответ.

— Ну, если бы я решил это сделать, то воспользовался бы чем-нибудь совсем простым. Например, пластиковым пакетом. Надеваешь его спящей жертве на голову, плотно прижимаешь к лицу — и человек умирает тихо, как дитя во сне. И никто никогда не сможет это узнать.

— Но нужно же еще избавиться от пакета, — возразил бригадир. — Сжечь пластик нелегко. Что бы вы сделали с пакетом?

— О, — сказал мистер Мейбрик, отпивая еще глоток хереса, — наверное, просто бросил бы его в ствол сгоревшего дуба. Бригадир, будьте любезны, передайте мне газету. Что вы там хотели посмотреть завтра в два тридцать?

I

Если вы увлекаетесь детективной литературой, возможно, мое имя — Чарлз Миклдор — вам знакомо. Я имею в виду, серьезно увлекаетесь, случайный или слишком разборчивый читатель едва ли будет интересоваться моими новинками в публичной библиотеке. Я не Гарри Китинг[8], не Дик Фрэнсис, даже не Ф. Д. Джеймс. Но я выполняю качественную работу в духе старых традиций для тех, кто любит, чтобы убийство было уютным. А моего сыщика-любителя, почтенного Мартина Карстерса, считают, хотя я и не обременял его моноклем, бледной копией Питера Уимзи вместе с его Гарриет Вейн[9]. Я зарабатываю достаточно, не женат, живу уединенно, необщителен; почему я должен ожидать, что мое писательство будет более успешным, чем моя жизнь?