Случайный ветеринар. Записки практикующего айболита - Филипп Шотт

Черт, черт, черт.

Я упорно таращился в потолок, стараясь выбросить эти мысли из головы и очистить разум. Тщетно. Другие, более благоразумные нейроны, напоминали, что я все равно ничем не могу помочь горю в два часа ночи, но те, что звонили в колокольчик, все громче требовали внимания. Должно быть, в конце концов они просто выдохлись, потому что я все-таки заснул. И снилось мне, конечно, что-то тревожное.

Я где-то читал, что психологи делят всех людей на две категории: невротиков и страдающих расстройством характера. Столкнувшись с проблемой, невротики первым делом ищут в ней свою вину и к тому же склонны преувеличивать серьезность вопроса. А вот люди, страдающие расстройством характера, винят во всем окружающих, а свою роль преуменьшают. По моим прикидкам, примерно 95 % ветеринаров – невротики. (А в каких профессиях преобладают люди с расстройством характера, решайте сами.) Не знаю, почему так, но это объясняет, почему среди ветеринаров так много случаев профессионального выгорания, наркомании, алкоголизма и даже самоубийств.

На следующее утро я отправился в клинику, переполненный тошнотворным предчувствием недоброго. Когда я снимал пальто, в кабинет заглянула администратор.

– Доброе утро, Филипп! Вы вечером забыли непомеченный слайд в процедурной. Я решила на всякий случай не выбрасывать его. Если он вам все-таки нужен, он в лаборатории.

Вряд ли вы будете радоваться, когда ваш ветеринар допустит ошибку, но прежде чем окончательно выходить из берегов, вспомните, что человеку воистину свойственно ошибаться, а ветеринары менее прочих людей склонны прощать себе ошибки. Поэтому было бы здорово, если бы вы взяли прощение на себя. Пожалуйста!

Это не метафора. Я имею в виду темноту в прямом смысле. Ну ладно, признаю, в определенных обстоятельствах это была бы подходящая метафора, но я сейчас не о том. Я сейчас о любопытном факте: примерно половину своего рабочего времени я провожу в темной комнате.

Проработав ветеринаром десять лет, я стал различать общие очертания эмоционального выгорания на горизонте, как облако пыли на грунтовой дороге. Я еще не знал, что скрывается в этом облаке: мирно ползущий трактор или мчащийся грузовик, но я не стал дожидаться, пока он приблизится вплотную. Я не мог сказать точно, что не так, просто у меня появлялось четкое ощущение, что мне нужен новый вызов. Поймите меня правильно: в работе ветеринара всегда много непростых задач, которые могут послужить вызовом. Но она состоит из тысяч маленьких вызовов, ты справляешься с ними последовательно, и из-за этого постоянно крутишься, как пресловутая белка в колесе. И я не чувствовал, что расту как профессионал.

Примерно в это время мы все чаще стали использовать ультразвук, но ни одна клиника в Манитобе, занимающаяся лечением мелких животных, не применяла его на постоянной основе. Поэтому нам приходилось обращаться к «человеческому» узисту – женщине, которая объезжала ветлечебницы со своим портативным аппаратом ради дополнительного заработка. Она была замечательная, но недостатки такого варианта были очевидны. Кроме того, меня очень занимала эта технология, и, когда у меня было время, я маячил у нее за спиной и приставал с вопросами типа: «Это же печень, да? А что это за серое пятнышко? Рядом с вон тем серым пятнышком?»

Я еще не был совладельцем клиники, поэтому обратился к моему тогдашнему начальнику с предложением приобрести аппарат ультразвуковой диагностики. Это была очень дорогая штуковина, и даже творческий подход к расчетам не помог мне как следует обосновать необходимость его покупки. Однако Боб был мудрым человеком: он не только понимал, как может сказаться на работе моя неудовлетворенность положением вещей, но и видел дальше тех цифр, что были у нас на руках в тот момент.

Поэтому в 2001 году мы купили аппарат УЗИ и я отправился в Калгари, чтобы научиться им пользоваться. Это было как откровение. Я с головой погрузился в мир ультразвука, позволявший сочетать забавную игрушку из мира техники с изучением анатомии, физиологии и патологии – именно тех предметов, которые больше всего нравились мне в колледже. Рентген, анализы мочи и крови тоже по-своему замечательны, но они статичны и существуют сами по себе, отдельно от животного. Ультразвук же как бы расширял для меня возможности физикального осмотра. Он позволял исследовать внутренние органы пациентов в режиме реального времени. И еще меня завораживало то, что эта технология превращает звук в картинку, чтобы мы могли использовать наиболее развитые у нас органы чувств – глаза – вместо слуха, который у людей развит слабее. УЗИ давало мне возможность видеть при помощи звука, как это делают дельфины и летучие мыши. Мне еще требовалось время, чтобы научиться координировать работу рук, глаз и мозга, но первые несколько раз, когда серая масса на экране сложилась у меня в голове в трехмерное изображение органа, я был сам не свой от восторга. Кроме того, поскольку исследование проходило в затемненном помещении, а я монотонно бубнил, животные обычно вели себя спокойно, и весь процесс действовал на меня умиротворяюще. Я влюбился.

Позднее я снова ездил на курсы, в Калифорнию и Нью-Йорк, но к тому времени уже стало ясно: единственный ключ к профессиональному росту в этом деле – опыт. Надо просто много практиковаться. Это было все равно что учиться играть на музыкальном инструменте или осваивать новый вид спорта. Я стал выкраивать время, чтобы обследовать на аппарате УЗИ здоровых пациентов, доставленных в клинику для стерилизации или кастрации. Это заодно помогло мне как следует понять, как выглядят здоровые органы и как по-разному они могут выглядеть.

И вот ко мне впервые направили больного. Ветеринар с другого конца города прослышал, что я делаю УЗИ, и отправил пациента ко мне на исследование. Я был в панике. Я согласился при условии, если хозяин будет иметь в виду, что я еще только учусь. Но все прошло хорошо, и мне удалось, вопреки всем опасениям, не сесть в лужу. Потом та клиника направила к нам еще нескольких пациентов, за ней другая, после – третья и…

За последние пятнадцать лет я сделал больше 12 000 УЗИ для почти сорока клиник от Южного Саскачевана до Северо-Западного Онтарио. Теперь подобные исследования проводит множество прекрасных ветеринаров, так же как и «человеческих» специалистов, но мне все равно хватает пациентов, чтобы заниматься ультразвуком половину своего рабочего времени. Мне по-прежнему очень нравится это дело, к тому же оно позволяет предупреждать эмоциональное выгорание.

Бывают дни, когда мне кажется, что мне больше подошел бы черный халат, чем белый. Бывают дни, когда мне кажется, что я убиваю чаще, чем спасаю. Бывают дни, когда я хорошо понимаю тех, кто говорит: я хотел быть ветеринаром, но потом узнал, что ветеринарам приходится усыплять животных.

У меня за плечами 27 лет в профессии, и все равно эвтаназия остается самым трудным для меня в повседневной работе. Я привык ко всякого рода неприятным жидкостям и мерзким запахам, привык к безумным дням и чудаковатым клиентам, к животным на грани нервного срыва и сложным случаям, но так до конца и не привык к эвтаназии. Да и не должен человек спокойно смотреть, как угасает свет в глазах животных и как их товарищей-людей захлестывает горе, поэтому тяжелые переживания при эвтаназии останутся неотъемлемой частью моей работы до самой пенсии.