Сталин против партии. Разгадка гибели вождя - Александр Костин

Вторым выбирал между «хочется» и «надо» Лев Борисович. Ему представлялось вполне резонным и разумным избавление верховной инстанции от деструктивной особы, склонной дебатировать по каждой мелочи, разжигая страсти внутри управляющего государством маленького коллектива. Но Лев Борисович играл роль старшего в Политбюро не проформы ради. Для того коллегия и выдвигала из своих рядов старшего, чтобы он первым чувствовал настроение других и первым (желательно) предлагал проекты решений, которые удовлетворят большинство ареопага.

В этом, кстати, и заключался экзамен Каменева: сориентироваться в непростой ситуации ноября — декабря 1924 года; понять, что готово санкционировать большинство; в случае несогласия с ним, прикинуть, насколько реально склонить оппонентов на собственную точку зрения. Если шанс есть, то попытаться переубедить, если нет, то лучше не настаивать на максимуме, отступить и до поры до времени удовольствоваться минимумом.

Лев Борисович экзамен на право и далее возглавлять Политбюро не сдал, ибо не сумел верно оценить разброс мнений среди коллег, а когда обнаружилось и противоречие подходов, и слабость аргументов в пользу изгнания Троцкого, упрямо продолжал продавливать отторгаемый большинством вариант решения. В итоге в Политбюро произошла смена лидера. Преемнику Каменева не довелось выбирать между «хочется» и «надо», так как первое гармонично совпало со вторым. Счастливчику оставалось только вовремя перехватить инициативу у замешкавшегося соперника. Счастливчик не поленился, сообразил, что к чему, и инициативу перехватил…

События развивались на редкость стремительно. В течение каких-то девяти-десяти дней СССР обрел нового лидера. 28 декабря 1924 года Каменев с Зиновьевым перешагнули, наконец, Рубикон, обнародовав в «Ленинградской правде» цель, ради которой рискнули развязать литературную дискуссию. Резолюция пятой партконференции Московско-Нарвского района Ленинграда (принята по докладу Евдокимова 27 декабря) констатировала, «что член партии, придерживающийся несколько лет подряд взглядов, противоположных политике Центрального Комитета и всей партии, — ни в коем случае не может претендовать на то, чтобы быть в числе руководителей ленинской партии»[29].

Обстановка внутри «семерки» накалилась мгновенно. Каменев еще успевал отступить, дезавуировать демарш ленинградцев и внести на обсуждение «фракции» какой-нибудь компромиссный проект. Но Лев Борисович этого не сделал. Между тем время быстро таяло, и промедление опять, как в 1917 году, грозило близорукому вождю политической, а то и физической смертью.

Начавшееся размежевание ареопага на два враждебных лагеря, дерущихся за и против Троцкого, ему надлежало пресечь не мешкая. Иначе разразится катастрофа. Политбюро, отвлекшись на межгруппировочную борьбу, прекратит заниматься текущими делами, количество рассмотренных и решенных вопросов в кратчайший срок снизится до нуля. Возникнет паралич власти, и, если «закупорка» процесса управления на фоне партийной усобицы затянется, новая революционная волна неизбежно накроет Республику.

К сожалению, ни Зиновьев, ни Каменев надвигающейся опасности не замечали. И 29, и 30, и 31 декабря оба по-прежнему не сомневались, что все зло исходит от Троцкого и с ним обязательно надобно расквитаться.

Изумительное упрямство нашло на Каменева с Зиновьевым. Отовсюду к ним поступали тревожные сигналы, предостережения, уговоры не пережимать, потерпеть. А они — ноль внимания. Твердили неизменное: Троцкому не место и в Реввоенсовете, и в Политбюро. Бухарин, Калинин, Рудзутак категорически возражали против подобной суровой кары. На предновогоднем совещании семерки к оппозиционерам примкнул Томский. Не сегодня завтра решили бы, с кем блокироваться, Рыков, Молотов, Дзержинский, Сокольников, Фрунзе. Наблюдалось отчетливое и скоротечное формирование двух сильных фракций, которые через день-два заспорят о судьбе Троцкого не на жизнь, а на смерть. За первым яблоком раздора — Троцким — появится какое-то второе, затем третье. «Диспут» приобретет бесконечный характер, ибо обе рассорившиеся группы не угомонятся до тех пор, доколе одна из них не восторжествует целиком и полностью над другой. В общем, то, чего Сталин боялся весной и летом, исподволь мешая Каменеву с Зиновьевым провоцировать Троцкого на дискуссию, фактически свершилось. Дискуссия с Троцким не состоялась. Зато вот-вот разгорятся жаркие дебаты внутри самой семерки, еще вчера считавшейся такой сплоченной.

Воистину в коллегиальном режиме есть что-то дьявольское. В который раз система изловчилась натравить собственных адептов друг на друга, нисколько не дискредитировав себя при этом. Каменев с Зиновьевым ненавидят Троцкого. Троцкий — Каменева с Зиновьевым. Бухарин и Томский враждуют с Троцким, Каменевым и Зиновьевым. Каменев и Зиновьев отвечают им тем же. Политбюро постепенно превращается в серпентарий. Причем обитатели серпентария не в силах остановиться, одуматься и попытаться вырваться из коварной ловушки. Нет, они скорее обвинят в низкой дееспособности и чрезвычайной неустойчивости коллективного руководства ближайшего соратника, нежели заподозрят в ущербности непосредственно коллегиальный принцип управления. Каменев, Зиновьев, Троцкий. Бухарин, Рыков, Томский и прочие большевики неистово верят в великий принцип, преклоняются перед ним, как перед идолом. Большевикам легче пожертвовать собой во имя исповедуемой сообща идеи, чем признать страшную для каждого члена РКП(б) истину: коллегия ничуть не лучше, а наоборот хуже ликвидированной в феврале 1917 года монархии, ибо изъяны монархии исправимы, изъяны же коллегии «залатать» невозможно. И, значит, революция при коллегии вспыхнет неизбежно. Зато при монархии ее вероятность, пусть и крайне высока, все же не стопроцентна. Отсюда вытекает главный вывод: Октябрь 1917 года — тупик, если устроен коммунистами не ради модернизации, реконструкции монархии, а с целью замены власти одного человека на. власть группы лиц. В таком случае их подопечных — граждан России — ждет в перспективе не стабильность и процветание, их ждет череда кризисов, которую рано или поздно увенчает новый социальный взрыв, подобный Февралю 1917 года.

Никто из большевиков ни в 1922-м, ни в 1923-м, ни в 1924 году, когда коллегии в отсутствие Ленина заработали на полную мощь и показали, чего стоят, не решился посмотреть правде в глаза. Никто, кроме Сталина. Только он, осознав, в какую западню угодила Россия в октябре 1917 года, осмелился бороться с порочной системой в одиночку. Как мог, повышал эффективность неуклюжего коллективного механизма управления и старался гасить или не допускать зачатки больших дискуссий, грозивших замедлить или парализовать процесс коллективного принятия решений. И вот теперь, в первые дни января 1925 года, именно от него зависело, чем закончится разгоревшийся внутри Политбюро конфликт из-за Троцкого. Дружественный Каменеву нейтралитет Сталина неминуемо обострял ситуацию: две группы — за и против Троцкого — все равно сойдутся в ожесточенном поединке. В результате Политбюро— орган власти— замрет в ожидании финала распри, и что будет дальше, никому не ведомо. Однако потери от сшибки двух фракций можно было реально свести практически к нулю, если Сталин активно поддержит Бухарина. Тогда вокруг генсека — третьей после Каменева и Зиновьева авторитетной фигуры в Политбюро — объединятся те из членов ареопага, что за прошедшие несколько дней разочаровались в Каменеве. А это— реальное большинство, правда, пока разрозненное. Но стоит бросить клич, оно тотчас отмобилизуется, и Каменев с Зиновьевым мгновенно окажутся в меньшинстве и жесткой изоляции. Подобная метаморфоза с большинством позволит, во-первых, предотвратить гибельную для партии и страны дискуссию, во-вторых, без особого напряжения и в обычном режиме продолжать управлять государством, отражая попутно вероятные попытки дуэта реанимировать каменевское большинство за счет раскола сталинского.