Мой Дантес - Ольга Кириллова

Я трепетно относилась ко всем животным. И именно поэтому была искренне поражена, когда узнала об одном из развлечений Пушкина. Оказывается, поэт с удовольствием ездил на пожары и смотрел, как мечутся по раскаленной крыше кошки, считая это весьма забавным. Он даже говорил, что ничего нет смешнее подобного зрелища. Столь откровенной жестокости в отношении живых существ я понять не могла, потому что сама любила живность безоглядно, не важно, будь то кошка или морская свинка. Собак же просто боготворила. И не зря.

Со временем я убедилась, что любовь даже самой невзрачной псины гораздо искреннее слов мужчины, дающего клятву в вечной верности.

Старо как мир. В минуты ухаживания ОН обещает усыпать твою жизнь розами, предварительно отломав все шипы. Через год вместо роз преподносит георгины. Еще через пять лет вообще забывает поздравить с днем свадьбы, а в день рождения небрежно произносит: «Дорогая, ты знаешь, где лежат деньги, купи себе что-нибудь». Словом, выполнить обещанное могут далеко не все представители сильной половины человечества. Собака же верна и преданна от первого до последнего дня.

Говорят, из любого правила есть исключения. К сожалению, в моей жизни подобного пока не случалось, хотя опыт был. И не шуточный.

К тридцати пяти годам я умудрилась-таки сходить замуж. Причем, дважды. До сих пор не понимаю, как мне сие удалось при весьма посредственных внешних данных. Дело в том, что я отношусь к типу людей, которых просто невозможно запомнить. Если я, к примеру, ограблю банк, то вряд ли кто из клерков вспомнит меня в числе посетителей.

Меня не узнают даже одноклассники, хотя я мало изменилась с годами. Нет ни морщин, ни лишних килограммов. И прическа все та же – классическое, как у Софьи Матвеевны, карэ. Казалось бы, черты лица правильны и симметричны, но нет в них той самой изюминки, которая так притягивает взгляд. Все как-то тускло и плоско, словно набросок на картине художника.

Достичь объема помогал макияж. Тут подмажешь, там подведешь, здесь подкрасишь, и внешность начинает играть. Но повторить один и тот же «рисунок» никогда не удавалось. Поэтому, после усердных упражнений перед зеркалом, я с полным правом могла называть себя «галереей портретов на тему Лизоньки».

Так уж получилось, что роль моего первого мужа весьма бездарно сыграл Егорушка. Тот самый, который некогда жил в семье Лебедевых, да не прижился. Он появился на пороге дома Вдовы, едва мне минуло двадцать семь.

Оценив расстановку сил и поняв, куда клонится сердце тетушки, Егорушка развил на удивление бурную деятельность.

К тому времени частной конторой, организованной покойным адвокатом довольно сносно управлял старинный друг семьи Воронцов. Настолько старинный, что, появляясь перед Вдовой с очередным отчетом, он неизменно жаловался на всевозможные болячки.

С каждым годом их число росло, а названия звучали все более устрашающе. Софья Матвеевна не раз склонялась к замене Воронцова, но им обоим никак не удавалось найти достойную кандидатуру. Тут-то и подвернулся Егорушка.

Бесспорно обаятельный, без былого упрямства и ершистости. Бесспорно талантливый, о чем свидетельствовал красный диплом юрфака и успешное окончание аспирантуры с блестящей кандидатской. К тому же он был Лебедевым, что тоже бесспорно имело значение. Прибавьте ко всему сказанному чарующую улыбку, четыре года практики и пару выигранных громких дел. Лучшего претендента и не найти! Так рассудила Вдова.

Уже через месяц Воронцов отбыл на дачу, а Егорушка возглавил семейное дело Лебедевых. Но достигнутых высот ему показалось мало. Решив отвоевать еще и место в сердце тетушки, он направил свой главный удар на «любимицу и наследницу», как называла меня Софья Матвеевна.

Племянник действовал в двух направлениях, пытаясь растопить сразу два сердца – мое и Вдовы. И мы расцвели, как весенние одуванчики средь пожухлой прошлогодней травы. От комплиментов, милых подарков, ежедневной заботы. Настораживало лишь одно – племянничек не прошел мой знаменитый тест на «руки Витковского».

Ладони Егорушки были избыточно широки, словно грабли для сбора сухой листвы, а пальцы напоминали раздувшиеся от длительной варки сосиски. Но все это с лихвой компенсировалось природным или приобретенным обаянием. И безмерной радостью Вдовы.

– Как ты похорошела! – неустанно восклицала Софья Матвеевна, удовлетворенно разглядывая меня. – Воистину, женщина выглядит настолько, насколько относится к ней мужчина.

Но по-настоящему ее радовала не только моя вдруг «заигравшая» внешность, но и перспектива смены фамилии. У меня появился реальный шанс вполне законно войти в семью Лебедевых и стать продолжательницей рода.

Однако родителей подобные перемены явно не воодушевляли. После полученного-таки предложения руки и сердца отец не раз просил меня все хорошенечко взвесить, не спешить, взывая к разуму. Но разум полностью отключился. Я стремительно мчалась к финишу, как скаковая лошадь или спринтер, который видит впереди лишь алую ленточку победы.

Наша с Егорушкой свадьба, задуманная поначалу весьма скромно, вылилась в пышное пиршество, собравшее весь юридический цвет столицы, к чему не в последнюю очередь приложила руку Вдова. Она же настояла на моей немедленной прописке в квартире Лебедевых.

Егорушке в подобной милости было отказано, так как к тому времени он являлся обладателем довольно сносной двухкомнатной квартиры на Чистых прудах. Должно быть, это никак не входило в его планы, и он весьма скоро выразил свой протест. Поначалу от Егорушки повеяло холодом.

Ни я, ни Вдова и глазом моргнуть не успели, как семейное ложе вновь испеченной ячейки общества прекратило носить свой природный характер. Свадебный букет, хоть и в засушенном виде, все еще украшал шестиногий обеденный стол главной комнаты дома Лебедевых, а мы с Егорушкой уже разбрелись по разным спальням. Точнее, «разбрелась» я, чему предшествовали весьма нерадостные причины.

Согласитесь, в двадцать семь лет (впрочем, как и в шестьдесят) хочется ощущать себя желанной. Но, как оказалось, это не всегда достижимо. Мой муж рассматривал супружеские обязанности под довольно странным углом. Для него это были именно обязанности. А как иначе объяснить то, что, быстро окинув взглядом благоухающую после ароматной ванны жену, Егорушка, не выпуская из рук очередного журнала, голосом официанта вежливо осведомлялся:

– Секс или почитаем?

Словно предлагал меню. И, если я выбирала первое «блюдо», то неизменно оставалась «голодной», так как «порции» были слишком малы. По времени наши любовные утехи не превышали даже телерекламной паузы, после чего, с чувством исполненного долга, супруг откатывался на свою половину кровати и не менее вежливо произносил:

– Спасибо, все было очень хорошо.

Тут уж я чувствовала себя в роли официанта, которого поблагодарили за в меру посоленный суп или прожаренный бифштекс. Так и подмывало спросить: «А где чаевые?»

К тому же, Егорушкино «меню» никогда не менялось, как в заслуженном ресторане со столетней репутацией. Практически каждый вечер звучало вежливое: