Тайны белого движения. Победы и поражения. 1918-1922 годы - Олег Гончаренко

Летом 1918 года на месте гибели Корнилова был установлен обыкновенный крест, на скорую руку сооруженный из дерева. Рядом с крестом упокоилась жена Лавра Георгиевича Корнилова, пережившая мужа всего на шесть месяцев. Когда в 1920 году на Кубани окончательно установилась советская власть, большевики сломали кресты, поставленные Корниловым, и разорили могилу жены.

Последнее сражение у Екатеринодара, данное Корниловым в последних числах марта 1918 года, стоило большевикам под командованием Сорокина и Золотарева только по официально обнародованным советским данным 5 тысяч убитых и десять тысяч раненых. Фактическое их количество было неизмеримо большим.

После смерти Корнилова М. В. Алексеев сказал Деникину: «Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помоги вам Бог!» Был издан приказ по Добровольческой армии, за подписью Алексеева, состоявший из двух параграфов. Первый извещал о кончине генерала Корнилова, а второй гласил о вступлении в командование армией генерал-лейтенанта Деникина. М. В. Алексеев сначала даже задумался о том, как подписывать этот приказ, ведь до сих пор он, как основатель Добровольческой армии не придумал себе формального наименования. Романовский посоветовал просто подписаться «генерал Алексеев». «Разве добровольцы не знают, кто вы такой?» — задал Романовский риторический вопрос основателю армии.

Красные части, не ослабляя давления на левый фланг армии, пытались теснить добровольцев. Кавалерийская бригада генерала Эрдели едва сдерживала их бешеный натиск. Моральный дух добровольцев был надломлен гибелью Корнилова, и новый командующий приказал отходить. Но куда? На юге был берег реки Кубань, на востоке несдавшийся Екатеринодар, на западе — болота… Единственное направление, которое было еще более-менее приемлемым для добровольцев, оставался север. Армия шла в неизвестность. «Впереди — никакой надежды: строевые части уменьшились до смешного: Корниловский полк сведен в одну роту; с другими полками почти то же; снарядов нет, патронов нет; казаки разбегаются по домам, не желая уходить от своих дел. Настроение тревожное, тяжелое…»[34], — описывает Роман Гуль общую атмосферу отхода.

Главной целью оставалось вырваться любой ценой и отдалиться от преследования большевиков. Тяжелораненые были оставлены на попечение медсестер и врача в станице Елизаветинской. Были оставлены деньги на питание. Пришедшие следом большевики убили свыше пятидесяти трех раненых добровольцев, и лишь 11 удалось чудом избежать расправы.

Акт Особой Комиссии по расследованию злодеяний большевиков при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России, составленный в г. Екатеринодаре 20 марта 1919 года, свидетельствует о различных случаях злодеяний красноармейцев в отношении мирного населения, раненых добровольцев и медперсонала, оставленного ухаживать за ними. В частности, в нем говорилось: «…7 апреля (1918 года) в станицу Елизаветинскую вступили передовые большевистские отряды, которые отнеслись терпимо к оставленным раненым, но затем по мере подхода других частей, особенно пехоты, раненые поверглись глумлению и избиению, и у них были отобраны деньги… 1 же апреля начались единичные случаи убийства. Так, за несколько минут до прихода большевиков в двухклассное училище туда прибежал больной мальчик, назвавшийся кадетом 3-го класса Новочеркасского кадетского корпуса. Он просил жену заведующего училищем спрятать его, но та не успела этого сделать, и мальчик остался во дворе среди детей казаков. По приходе большевиков кто-то из иногородних сказал им, что среди детей казаков находится кадет. Тогда один большевистский солдат подошел к этому мальчику и спросил, кадет ли он. Мальчик ответил утвердительно, после чего солдат этот тут же, на глазах у всех присутствующих, заколол мальчика штыком… Выяснить точное число убитых большевиками в лазаретах станицы Елизаветинской раненых и больных участников Добровольческой армии не удалось, но по показанию одного казака, закапывавшего трупы, он насчитал положенных в могилу 69 тел. Кроме того, тогда же были убиты и две сестры милосердия, из которых одну большевики бросили в Кубань, а другую, совсем молодую девушку, институтку 6 кл(асса) Веру Пархоменко, расстреляли за кладбищем станицы…»[35]. Героизм медсестер в Белой армии всегда высоко ценился их однополчанами, ибо что, казалось бы, заставляло этих юных девушек, оставивших свои семьи и дома, следовать за Добровольческой армией, выносить раненых с поля боя, терпеть бытовые неудобства, делить тяготы военных походов с мужчинами, многие из которых уже прошли по военным дорогам долгих четыре года Великой войны? Эмигрант В. Иляхинский, участник «Ледового похода», пишет, что «в Добровольческой армии сестер милосердия называли ласково по именам, часто не знали ни фамилии, ни отчества сестры, но по имени сестру часто знал весь полк…»[36]. Так он приводит историю сестры милосердия Шуры, вчерашней гимназистки 6-го класса Ростовской женской гимназии, которая «подговорила свою репетиторшу, слушательницу Высших женских курсов, и тайком отправилась на вокзал, где в это время готовился к отходу на фронт, в Батайск, эшелон юнкеров и кадет… „Возьмите нас с собой, мы будем перевязывать раненых и ухаживать за больными“. „А вы умеете?“ — с некоторым сомнением задали вопрос юнкера, видя перед собой двух юных девушек, мало похожих на опытных сестер милосердия. „О, мы все умеем!“ — „Пожалуйста, садитесь, но чтобы начальство не видело“…»

Таким образом, в Добровольческую армию приходило множество будущих сестер милосердия. Их пути были различны, и многие навсегда остались на полях гражданской войны, но были и такие, кто прошел вместе с белыми войсками сквозь бушующий пожар той войны, окончив свои дни в эмиграции, вдали от Отечества, за которое они когда-то без тени сомнения отдавали свои молодые жизни.

…Не обходилось и без курьезов. В. Иляхинский так описывает первое боевое крещение сестры милосердия Шуры, ставшей впоследствии «официальной сестрой Юнкерского батальона»: «Нужно было сделать перевязку раненому в лицо. Шура подошла с приготовленным бинтом к юнкеру, но, увидев все лицо в крови, так испугалась, что начала рыдать навзрыд, и бедному раненому пришлось ее не только успокаивать, но и доказывать, что ранение нестрашное и ему „даже не больно“…»[37]

…Отходившие добровольческие части беспрестанно обстреливались из станиц. Подоспевший тяжелый бронепоезд начал методичный обстрел добровольческого арьергарда. Красногвардейцы пытались атаковать отходившие войска, но, встреченные орудийным огнем, остановились. А. П. Богаевский лично выезжал навстречу преследователям и водил добровольцев в контратаки. Деникин пытался дезориентировать противника и, сделав ложный маневр, делая вид, что уводит войска на север, в наступивших сумерках приказал двигаться на восток, по направлению к железнодорожному полотну, на которое белые части вышли в районе станции Медведковской. Генерал Марков с небольшим отрядом разведчиков пробрался и захватил переезд. Позвонил станционному начальству красных и, представившись сторожем, сообщил, что все в порядке и белых нигде не видно. На самой станции оставался один бронепоезд и два эшелона с пехотой красных, а на переезде, в домике станционного сторожа, собрался весь штаб Добровольческой армии в полном составе. Красное станционное начальство сказало, что, несмотря на внешнее спокойствие, «для верности» к переезду подойдет бронепоезд. В. Е. Павлов так описывает последовавшие за этим события: «— Пришлите, товарищи. Оно будет вернее, — согласился генерал Марков. Немедленно посыпались короткие, твердые распоряжения подъехавшим к будке начальникам. — Сейчас подойдет красный бронепоезд. Его мы не должны упустить, — заявил генерал Марков. Полковнику Миончинскому приказано одно орудие перевести через полотно железной дороги и поставить на позицию для стрельбы по бронепоезду в упор, в бок ему, другое у переезда, для стрельбы вдоль железной дороги. Полковнику Бонину — сорвать телефонные и телеграфные провода в сторону Екатеринодара. Выслать конных подрывников для подрыва железнодорожного полотна… Третье приказание для Инженерной роты — завалить у будки шпалами железнодорожную линию… Слегка шипя, бронепоезд прошел мимо лежащих, рассыпая под себя искры из топки… Генерал Марков давно уже увидел противника и… приготовился. В руке у него ручная граната. Он снял свою белую папаху и пошел навстречу бронепоезду… — Кто на пути? — спрашивают с бронепоезда. — Не видите, что свои! — отвечает генерал Марков и, подойдя вплотную к паровозу, бросает ручную гранату в машинистов. Граната взрывается. — Орудие, огонь! — кричит генерал Марков, отбегая от паровоза… Гарнизон бронепоезда защищался геройски и погиб полностью. Составляли его матросы. Впрочем, одному из них посчастливилось: он выскочил в тлеющей на нем одежде и натолкнулся на генерала Маркова. Генерал приказал оказать ему помощь…»[38] Добровольцы принялись отцеплять от горящего бронепоезда вагоны с боеприпасами. Их трофеи составили в этот раз 400 снарядов и 100 тысяч патронов… Красные попытались направить эшелон с пехотой к месту недавнего боя, но, обстрелянный артиллеристами полковника Миончинского шрапнелью с платформы захваченного бронепоезда, эшелон дал задний ход и отошел назад на станцию.